Анатолий Ярмолюк - Экспресс в Зурбаган

— Да какой еще маньяк… — неуверенно сказал Федя.

— Я так считаю, — змеиным голосом произнёс Яков Ефимович, — что эти ваши слова, Федя, есть официальное мнение всей нашей милиции? И, стало быть, в качестве таковых я могу их присовокупить к своей будущей статье?

— Это к какой еще статье? — насторожился Федя Гвоздев.

— К разоблачительной, Федя, — сказал Яков Ефимович. — По поводу злодействующего в городе маньяка и реакции нашей милиции в связи с таким прискорбным фактом нашей жизни. Вернее — о полном нежелании нашей милиции реагировать на сей прискорбный факт.

— Ну… — впал после этих слов в размышления Федя. — А вы-то сами, к слову говоря, для чего мне об этом рассказали?

— По двум причинам, — сказал Яков Ефимович. — Во-первых, потому, что я честный человек и не могу, получив наиважнейшую информацию, не уведомить о том родную милицию… о чем, между прочим, семь минут назад я вам, Федя, уже докладывал. А во-вторых, я прошу у вас позволения самолично присутствовать при поимке маньяка в качестве репортера. Это же будет замечательный репортаж! О том, как наша славная милиция вовремя среагировала на сигнал от обеспокоенных граждан и разоблачила маньяка! Готовьте дырочку для ордена, Федя…

— А другие обеспокоенные граждане, помимо вас, еще имеются? — спросил Федя.

— А то как же! Ждут в условленном месте и готовы к выполнению своего гражданского долга!

— Стало быть, свидетельская база имеется, — констатировал Федя.

— А то как же ей не быть, — сказал Яков Ефимович. — Они же заодно и понятые.

— Ну… — сказал Федя. — Ладно. Этим делом я займусь самолично. Вот прямо сейчас и займусь.

— Можно, разумеется, и сейчас, — сказал Яков Михайлович. — Но, я так думаю, лучше вечером… даже ночью… где-нибудь ближе к рассвету. Чтобы, значит, этот маньяк меньше всего нас ожидал и не оказал нам сопротивления. Вот они-то, эти сознательные граждане, о которых мы только что с вами беседовали, нас с вами туда и отведут. Ой, ой, какие мерзкие дела творятся в этом собачьем мире…

— А ежели, — засомневался Федя Гвоздев, — они до вечера того… исчезнут в неизвестном направлении?

— Я вижу, Федя, — назидательно сказал Яков Ефимович, — что вы ни черта не разбираетесь в жизни… уж простите старика за такие резкие эпитеты! Вы, судя по всему, очень слабы в психологии! Скажите-ка, а вы сами, будь вы на месте того маньяка, разве не пожелали бы продлить, так сказать, процесс наслаждения на как можно более длительное время? Ну, вы только себе вообразите: ночь, тишина, одиночество и тут же — на все готовая юная особа… эдакий сладкий персик! Ведь это же, скажу я вам, такое удовольствие, которое может длиться вечно… до самой зимы! Или вы, Федя, станете меня уверять в том, что я-таки не прав?

— Ну… — ответствовал Федя Гвоздев, на чём, собственно, разговор и закончился.

Андрей и Рита, разумеется, не знали, что это — их последняя совместная ночь, да даже и не вся ночь целиком, а всего лишь — половина ночи. Они не знали, что скоро для них всё закончится…

Вначале они ужинали. От купленных вчера на вокзале продуктов осталось всего ничего, так, какие-то крохи и еще — огромная вяленая рыбина. Рыбину по просьбе Риты они есть не стали. «Это, — сказала Рита, — рыба из самого Зурбагана. Пускай она с нами и вернется в Зурбаган, хорошо?» «Само собою!» — смеялся Андрей, целуя Риту.

Вина в бутылке оставалась самая малость, и эту малость Рита откровенно, демонстративно, медленным взмахом руки частью выплеснула себе на грудь, а частью — себе на бедра.

— Ну? — глядя Андрею в глаза, призывно сказала Рита. — Я женщина, или я не женщина?

— Конечно, женщина! — сказал Андрей.

— Тогда чего же ты ждешь?

Рита снова и снова подставляла свое тело под поцелуи.

— Однажды, — лепетала она, — на мою ладонь упал желтый лист… Была осень. Я, конечно, и раньше знала, что осенью листья желтые, и что они облетают… но почему-то не придавала этому значения. А тут вдруг удивилась. Лист был резной и крупный… это был кленовый лист… и я вдруг увидела, что весь мир наполнен падающими листьями… и все вокруг было таким удивительным и непостижимым, что мне захотелось плакать. Это было в городском сквере… я нашла скамейку, где никто не сидел, присела на нее и всплакнула… а желтые и красные листья все падали и падали… И каждый из них словно бы пел. Мир был наполнен тихими голосами падающих листьев… это была удивительная и непостижимая музыка… они падали, падали, падали…