Жан-Луи Кюртис - Парадный этаж

О чем только не думается, когда пытаешься не думать ни о чем! Духовный мир человека не знает отдыха. Казалось, будто вся твоя жизнь, бесконечная вереница пережитого, все образы, запавшие в душу со дня рождения и до сегодняшнего дня, теснились, толпились на пороге сознания, требуя, чтобы их еще раз пережили, перечувствовали. И такая же бесконечная вереница видений, словно длинный непрерывный кинофильм, где реальность переплетается со сновидениями, и ты в этом фильме одновременно и сценарист, и режиссер-постановщик, и самый взыскательный, самый непокладистый ведущий актер… Бесконечное потворство «Я» ко «Мне». Потворство, выражающееся в многообразных формах и часто избирающее — тут-то «Я» проявляет наибольшую изворотливость — окольный путь самобичевания и даже презрения к самому себе. Если ненавидишь сам себя — Иоганнес знал это слишком хорошо, — значит, самым яростным образом себя любишь… Да, все маски сорваны, все гримасы этого «Оно» изобличены, подведен итог. И право, больше уже нельзя обманывать самого себя, но это вдруг снизошедшее к тебе прозрение ничего не меняет: кинолента, которая прокручивается где-то в глубине твоего существа, не останавливается, она продолжает крутиться, наивная, грубая, хитрая, наглая, словно Фрейда и всех психологов, его последователей, вообще никогда не существовало.

Эта глубокая обыденщина, эта ничтожность, населенная тем, что порождено его воображением, какую связь имела она с возвышенным миром Искусства, Красоты и Разума, которым Иоганнес хотел бы посвятить — и порою верил, что посвятил, — свою жизнь? Конечно, что-то связующее существовало, но его трудно было нащупать и еще труднее — определить. «Оно» издевалось над Разумом, игнорировало Искусство и опошляло Красоту себе на потребу, ради собственных целей, всегда циничных, подчас низменных. «Возвышенный мир» был для него блестящим фасадом, под сенью которого «Оно» процветало в полной безнаказанности. Но ведь поэзия, музыка, все прекрасное, создававшееся в течение веков, мудрые мысли, вдохновленные гением, и величие человеческого слова, и ощущение присутствия божества во всех творениях рук человека — все это тоже существовало как «вечная радость», неиссякаемый источник самых чистых эмоций… Иоганнесу хотелось бы верить, что хотя бы эти чувства не лживы и не преступны, ведь если бы они оказались таковыми, вот тогда и впрямь мир рухнул бы.

Он вышел на свою ежедневную часовую прогулку — моцион, предписанный ему доктором; он совершал его неукоснительно в течение нескольких лет: это был один из ритуалов его запрограммированной ради достижения морального равновесия жизни. На обратном пути, заворачивая за угол, он чуть было не столкнулся с девушкой, что шла ему навстречу. Он издал возглас радостного удивления: это была Лисбет.

Они бросились друг к другу в объятия.

— А я поцеловала замок на твоей двери, — сказала Лисбет. — Совсем из головы выпало, что в этот час ты совершаешь прогулку.

— Слава богу, что мы встретились! Какая-нибудь минутка — и разминулись бы.

— Ты — как Кант: в определенный час небольшая прогулка.

— Небольшая прогулка? Час ходьбы почти строевым шагом!

— Соседи не сверяют по тебе часы?

Оба рассмеялись, явно довольные, что видят друг друга. Взявшись под руку, они прошли несколько метров, отделявшие их от дома. Лисбет была стройная, чуть не одного роста с Иоганнесом, и держалась она непринужденно, почти как парень, да и одета была в нелепый мужской наряд: джинсы, полосатая матросская фуфайка. Иоганнес уже и не помнил, когда в последний раз видел ее в платье или в юбке. Скорее всего, когда она еще училась в школе, носила косы и была более пухленькая, чем теперь. Как она с тех пор изменилась! Волосы острижены под Жанну д’Арк… И эта стать породистой кобылки… Но загорелое лицо, усеянное веснушками, сохранило детскую живость; и как всегда — великолепный прямой взгляд, который касается тебя, как суровая ласка или как пощечина. Пожалуй, нельзя было назвать ее красивой. Это было нечто большее. «В ней кроется какое-то безумное очарование», — думал Иоганнес. Он гордился ею, гордился тем, что у всех на виду идет с ней рядом.

— Паулы нет дома? — спросила она, когда они вошли в квартиру.

— Сегодня у нее уроки до пяти часов. Представляешь, как раз утром мы за чаем вспоминали о тебе.

— Выходит, с вами это иногда случается?

— Да, в сущности, чуть ли не каждый день… Сама посуди, ты совершенно забросила нас! Ты же знаешь, как мы оба всегда рады тебя видеть. Мы просто недоумевали, куда же ты запропастилась…