Дельфина де Виган - Дельфина де Виган «Отрицание ночи»

Люсиль по-прежнему работала секретаршей в том же обществе по продвижению товаров, смеялась над своим начальником, мечтала о долгих каникулах и дальних странствиях, рассказывала нам забавные истории, которые случались в офисе.

Комната Манон прилегала прямо к гостиной, где Люсиль соорудила себе кровать – просто положила матрас на деревянные доски. Почти каждый вечер Манон слышала, как Люсиль плачет.

В коллеже я обучалась уже третий год, ездила в школу на улице Мильтон на автобусе. Вдали от Тадрины и наших детских забав я ощущала свой подростковый возраст как тяжкое испытание: я носила скобки на зубах, за что кузены почему-то прозвали меня «атомной электростанцией», у меня вились и торчали во все стороны волосы, грудь и попа никак не хотели расти, я краснела, стоило кому-нибудь ко мне обратиться, и не спала ночью, если наутро мне предстояло прочесть стихотворение или сделать доклад перед классом. Париж меня угнетал, и, чтобы хоть как-то приспособиться к обстоятельствам, я представляла себя грустной одинокой девочкой, раздираемой тайными страданиями, которые никто и никак не мог развеять. Манон пошла в четвертый класс в районную школу и, поскольку большинство ее подружек принадлежали к еврейской нации, вообразила себя еврейкой. Она то и дело читала какие-то вымышленные молитвы и отмечала несуществующие праздники. Чтобы объяснить форму своего лица (круглого и плоского – у Фэй Данауэй такое), Манон всем рассказывала, что однажды скакала на лошади галопом и врезалась в дерево.

Манон всегда улыбалась, смеялась и с большой симпатией относилась к окружающему миру. Я – наоборот: хмурилась, молчала и слишком много думала. Вместе с Манон мы вечно что-нибудь воровали в магазинах. Мы отдавали предпочтение кондитерской лавке, магазинчику игрушек и разных безделушек в переулке Жуффруа, куда мы наведывались несколько раз в неделю и откуда выходили с набитыми карманами, и, конечно, супермаркету «Монопри», где в ту пору еще не установили системы сигнализации. Чтобы как-то объяснить Люсиль внезапное появление новых вещей, я придумывала одну ложь за другой: мы обмениваемся всякой всячиной с друзьями; мы чудесным образом нашли на улице деньги; моя подружка растолстела и отдала мне свою одежду; добрые мамы моих друзей дарят мне подарки. Если я не могла придумать объяснение, я просто прятала свои сокровища в шкафу в потайном ящике.

Однажды Манон засекла и отругала продавщица. Мы чуть не вляпались в большие неприятности.

Люсиль не выносила шума, не выносила писка мышей, которые начинали резвиться на кухне, как только мы уходили в гостиную, не выносила крыс размером с кроликов, которые всю ночь рылись в мусорных баках.

Люсиль все больше замыкалась в черном одиночестве, где сигареты уже не спасали, а потому чередовались с белым порошком…

В моем классе училась девочка Вирджиния, она жила прямо напротив нас на седьмом этаже здания, где располагалась редакция «Экип». Она не придавала проблемам никакого значения – ни своим, ни чужим. Ее мать работала уборщицей, снимала крохотную квартиру, десять квадратных метров или вроде того, и растила дочку одна. Вирджиния постоянно вытаскивала меня в кино или на какую-нибудь вечеринку и каждое утро распахивала окно, пробуждая меня свистом. Вирджинии удивительным образом удалось меня растормошить. Я стала общаться с самой крутой компанией коллежа и слушать The Specials, Madness, Police и The Selecter , я прогуливала уроки, которые считала скучными, а вместо занятий часами сидела в парижских кафе, слушала разговоры, участвовала в жарких диспутах и шлялась по Галерее Лафайет. Я большими шагами осваивала новый мир – мир, который жил, пульсировал, сражался.

В январе 1980 года, кажется, четвертого числа, сестра моей бабушки и ее супруг Клод Ельник, который в те времена работал директором информационного отдела Франс-Суар, были приглашены в телепередачу «Апостроф» для разговора о книге «Двое и безумие», которую они написали вместе. В книге повествование ведется от лица двоих: это описание болезни Барбары, характеризующейся всплесками жизнерадостности и периодами глубокой депрессии.

Нет сомнений в том, что телепередачу показывали в конце рождественских каникул, и все семейство собралось в Пьермонте перед крохотным экраном телевизора, который возвышался на деревянной тумбочке посреди гостиной, чтобы в священной тишине следить за увлекательным действом. Одни устроились в широких креслах на пушистых покрывалах, другие сели на пол, на синий мягкий ковер. Передача едва началась, а уже нетерпеливые зрители перешептывались, что-то обсуждали: почему одна женщина так оделась, кто возьмет слово первым, этот костюм превосходен… Тише! Тише! – вдруг сказал кто-то. И вот – Барбара и Клод выступили вперед, чудесные, восхитительные, замечательные – да замолчите же все наконец, кто так громко кашляет?!