Ирвин Шоу - Две недели в другом городе

Джек поморгал. Все завершилось так быстро, так стремительно, что трудно было поверить в то, что это не было сном. Еще несколько мгновений Джек смотрел на угол дома, за которым исчез пьяный; ему казалось, что сквозь шум ветра, раскачивавшего шторы, он слышит далекий жалобный голос: «Одинок… одинок».

Проститутка снова засмеялась, затем женщины ушли.

Он вернулся в комнату, закрыл дверь балкона. Взяв бокал, принялся ходить по ковру.

Ночь была зловещей, опасной. Ему довелось услышать крик отчаяния. В номере было слишком много зеркал, ее наполняли призраки прошлого. Позолоченные часы, висевшие над дверью, громким тиканьем напоминали о неумолимом беге времени. Крик пьяного «Я так одинок» по-прежнему звучал в комнате; он был приговором, угрозой.

Джек понял, что он не сможет провести сегодняшнюю ночь в этих неприветливых комнатах. Он вдруг вспомнил женский смех, доносившийся с улицы. Внезапно Джек понял, что это была та немка в красных туфлях. Он направился к двери. Вот чем надо завершить эту поездку – объятиями немецкой шлюхи. Почему нет? Безрадостный конец веселого путешествия. Тогда, по крайней мере, до конца ночи он будет не один.

Потом он остановился. Шлюха. Это слово Джек уже слышал сегодня. «Эта шлюха, твоя жена», – произнесла обезумевшая Клара.

Вот и хорошо, мстительно подумал Джек. Зачем выходить из здания? У нас в семье есть своя шлюха. Он подошел к телефону.

– Соедините меня с миссис Карлоттой Ли, – официальным, деловым тоном произнес он, словно боялся, что телефонистка подумает о нем нечто плохое. Десять минут четвертого. Хорошее испытание для развода – разбудить телефонным звонком бывшую жену в начале четвертого часа ночи.

– Да? – сонным голосом ответила Карлотта.

– Карлотта, – сказал Джек, – сейчас десять минут четвертого. Можно к тебе зайти?

На мгновенье в трубке стало тихо. Затем Карлотта сказала:

– Мой номер – триста двадцать четвертый. Дверь будет открыта.

Но это вовсе не было местью. Совсем наоборот. Они лежали рядом в темноте на широкой кровати. Комната была маленькой; теплый воздух, насыщенный ароматами, которые Джек считал забытыми, вернул его в дом, который он покинул много лет назад.

Они предавались любви истово, как люди, исполняющие священный ритуал. Они предавались любви медленно, нетороп-ниво. Они предавались любви нежно, как бы боясь неосторожным движением причинить вред партнеру. Они предавались любви страстно, словно за истекшие годы в них накопился голод, который нельзя утолить одним единственным актом. Они предавались любви спокойно, обстоятельно, как старые любовники, испытывая в то же время восторг и волнение первой близости. Они одновременно находились у себя дома и на чужой территории, острота ощущений сочеталась с обыденностью чего-то хорошо знакомого. Наконец, они предавались любви радостно, прощая друг друга, обретая друг в друге долгое, всепоглощающее наслаждение.

Она опустила голову ему на руку. Он дотронулся до Карлотты. Ее кожа была удивительно нежной. Плоть. Он вспомнил утро в капелле. Плоть.

Она вздохнула устало, счастливо. Наша плоть, подумал он, дарует нам удовлетворение, блаженство, ощущение праздника. Мы постигаем плотью сущность смерти, расплачиваемся ею за радость ночи.

Подопытная обезьянка Господа, подумал он. Но значительная часть Его экспериментов сопряжена с любовью, наслаждением. Условия сделки не столь уж невыгодны.

« Они очень стыдливы, – вспомнил он, – и спариваются только под покровом ночи, тайком; прежде чем вернуться в стадо, они моются в реке…» Сегодня, сказал себе Джек, мы спаривались под покровом ночи, тайком. Мы поднимаемся в своем поведении до уровня слонов. «Когда нарождается молодой месяц, они идут к реке и тщательно моются в ней; поприветствовав таким образом планету, они возвращаются в леса».

Месяц сегодня молодой, подумал он, моя река – Тибр.

Джек провел рукой от груди Карлотты к ее бедрам. Это было уже не то восхитительное молодое тело, которым он любовался в Калифорнии. Линии расплылись, сейчас даже самые элегантные наряды не смогли бы скрыть ее полноту. Джек знал, что теперь она, глядя на себя в зеркало, постоянно оплакивает свою утраченную красоту. Но это располневшее опытное тело только что подарило ему наслаждение такое острое и завершенное, какого он не испытывал никогда прежде.

– У меня такое чувство, будто я собираю урожай, а не занимаюсь любовью, – прошептал он ей в ухо.