Фернандо Аррабаль - Красная мадонна

Абеляр поздравил меня письмом:

«Все время родов я мысленно поддерживал вас из своего сада. Я почти так же счастлив, как и вы. Я знаю, что добродетели ваши послужат на благо вашей дочери. Благодаря вам я понял, что творить — значит создавать все из ничего».

Под этими строчками он нарисовал сад Гесперид, в центре его — Древо Жизни, а внутри ствола, в прозрачной полости, — маленькую девочку.

Как только акушер с повитухой покинули спальню, в которой ты родилась, появился, заливаясь слезами, Шевалье; лицо его было исцарапано и покрыто синяками, глаза заплыли, одежда в крови и грязи. От всего этого, вместе взятого, настроен он был воинственно и являл собою живую картину полного разрушения.

«Я не имею права смотреть на девочку. Это я могу ее заразить, а не Абеляр, мои миазмы хуже его бацилл».

Я была так счастлива, что не могла разделить его уныние. Он напоминал мне одну картинку — обезьяну, поедающую яблоки с дерева, я видела ее в книге из библиотеки моего любимого отца.

Шевалье ушел и через две минуты вернулся.

«Главное — чтобы ты была счастлива! И тем более она. За вас обеих я отдал бы жизнь и даже больше… но я знаю — вам не будет от меня никакой пользы. Сначала я должен вытащить свою звезду из грязи».

Он снова вышел, но тотчас вернулся.

«Не прощай меня, и Абеляр пусть не прощает. Я этого не заслуживаю. Я влачу жестяное беззубое брюхо с хрипатыми пауками».

И он кинулся бежать вниз по лестнице, терзаемый болью в избитом теле. Я слышала, как он оступился и скатился кувырком.

Тебя положили рядом со мной, ты была самым драгоценным сокровищем, какое только существует на свете, ты была солнечным лучом, пойманным и заключенным в телесную оболочку.

Повитуха смыла с тебя нечистоты. Так и я, потихоньку, но с каждым днем набираясь ради тебя искусности и осмотрительности, буду всю твою жизнь отделять для твоего блага воду от огня и то, что явственно, от того, что неуловимо.

То был первый сон после твоего рождения: я увидела, как ты убиваешь медведицу, у которой были голова и лапы грифона. Потом ты взяла сеть и из субстанции своего тела выловила рыбку цвета ртути.

Вполне понятное любопытство взыграло в Абеляре, и он в третий раз проявил нетерпение. В каменной ограде, отделявшей его виллу от нашего особняка, он велел сделать большое окно — оно тебе знакомо, — чтобы видеть тебя сквозь стекло.

Первые дни мы с тобой провели в спальне. Я присматривалась к тебе с осторожностью, стараясь не поддаться экзальтации. Ты воплощала в себе жизнь, живой источник всего живого. Ты появилась на свет, чтобы воспламенять.

Несколько недель Шевалье обряжался в рубище.

«Я повинен в тягчайших грехах, и мне полагается самая суровая епитимья».

Его устами говорило древнее суеверие, которое в том или ином виде можно встретить у всех народов земли. Он хочет, сказал он мне, избежать гнева сверхъестественных сил, но боится, что он сам и его потомство прокляты во веки веков. Каким для него было бы утешением, если бы Абеляр с неиссякаемой яростью бранил и поносил его!

«Похороните мою душу у меня в брюхе в наказание за мои дурные помыслы и посадите на могиле лук и горькие слезы».

Как хотел бы он очиститься от скверны!

«Вот тебе раскаленные щипцы, жги меня… я это заслужил!»

В своем помрачении он дошел до того, что пожелал принять от самого Абеляра кару за свое бегство и потребовал, чтобы тот зверски избил его. Какой же недорогой ценой и малой кровью он облегчил свою совесть, ибо сил у его друга в ту пору было совсем немного!

Я видела сон: ты приснилась мне девушкой, такой, какой ты стала в семнадцать лет. В моем сне ты была так похожа на себя прежнюю, что дрожь бьет меня сейчас, когда я пишу эти строки. У тебя были густые спутанные кудри, и ты презирала легкомыслие, гордыню и суетность. Ты была выше всего рода человеческого, ибо ноги твои стояли не на земле, а на песчаных холмах. Все женщины, приходившие посмотреть на тебя, побаивались, как бы ты не погребла их под этим песком. Но они тебя боготворили, ибо ты была для них светом, озарявшим все сущее сиянием духа. Под маской отрешенности и безмятежности, в молчании олицетворяла ты таинство знания. Твои радетельницы построили для тебя пирамиду из песка и вновь и вновь писали на ней после бурь твое имя: «Осиянная».

Я никогда не якшалась и уж тем более не водила дружбы с теми, кто склонен к крючкотворству, однако же тебя я официально зарегистрировала как внебрачную дочь. Не моргнув глазом, выполнила я эту формальность, глупую, но необходимую, чтобы заручиться поддержкой закона, на случай, если злополучное государство или твой биологический отец когда-нибудь вздумают предъявить свои права и отнять тебя у меня, как это произошло с Бенжаменом. Ты — моя дочь и будешь только моей.