Давид Фонкинос - Воспоминания

Вскоре, один за другим, собрались все члены семьи. Бабушка держалась с большим достоинством, хотя внутренне была совершенно сломлена. В какой-то момент она вдруг принялась кричать. Она кричала от боли, кричала, что хочет немедленно последовать за мужем. В этом уходящем поколении прочно укоренилась мысль, что муж и жена соединены навеки и в жизни, и в смерти. Прожить вместе жизнь означает также умереть в один день. Я чувствовал, что бабушка искренне в это верит. Пришлось ее держать. Ее пытались успокоить, поили водой, но боль ее была невыносима, я как будто сам это чувствовал. Несколько дней спустя мы снова встретились на кладбище. Бабушка на мгновение замерла над разрытой могилой; она знала, что бросает цветы в свое собственное скорое прибежище. Дождь плакать перестал, зато мы все плакали. Присутствующие пытались вспоминать деда, рассказывать его жизнь. Потом его закопали. Вот и все.

Это было чудесное воскресенье. Дед только что купил машину и страшно гордился. Он говорил «моя машина», как мог бы сказать «мой сын». Иметь свою машину значило преуспеть в жизни. Он предложил отправиться всей семьей в лес. Бабушка приготовила с собой еду. Уже само слово «пикник» звучало завораживающе. Дед тихонько катил по дороге, жена восседала по правую руку, три его сорванца — на заднем сиденье. Теперь они могут поехать хоть на море, и даже до луны — рукой подать. Для пикника выбрали уютную опушку леса у озера. Солнце пробивалось сквозь ветви, и весь этот солнечный день казался прекрасным сном.

Дед искренне любил жену. Он восхищался ее силой и мягкостью, уважая, кроме всего, еще и за человеческие качества. Что не мешало ему увлекаться другими женщинами, но со временем это отошло на второй план. Зато вспоминалось то воскресенье в кругу семьи и приготовленные бабушкой сэндвичи. Все хотели есть. Дед проглотил первый кусок и испытал небывалый прилив счастья. Хлеб был великолепен, окорок не хуже, но жена добавила в сэндвичи какого-то удивительного майонеза [2] По прошествии многих лет дед спросил жену: «Ты можешь приготовить тот свой майонез?» Она ответила: «Я не помню рецепт». Деда ответ не удовлетворил, он увидел в нем не забывчивость, не вопрос сочетания ингредиентов, но трагическую перемену мира, конец эпохи. Он потребовал, чтобы бабушка вспомнила забытый рецепт, и проводил часы вместе с ней на кухне, дегустируя каждую смесь, возмущаясь, если лимонная цедра оказывалась не в нужной пропорции. Ничего не получалось. Утраченный рай не мог возродиться. . В этом майонезе сошлось все, он стал воплощением самого любимого его воспоминания.

Все последующие дни я чувствовал себя чужим в собственной жизни. Вроде что-то делал, жил, но мысленно все время возвращался к дедовой смерти. Потом боль ушла. Я стал вспоминать про деда реже, и теперь он ненавязчиво присутствует в моей памяти, и я уже не испытываю тяжести на сердце, как в первые дни. Кажется, даже и грусть ушла. Жизнь — это механизм, развивающий в нас бесчувственность. Мертвые умирают — мы остаемся жить. Странно сознавать, что, даже лишившись любимых, можно продолжать жить дальше. Приходит новый день, и я его принимаю.

В то время я мечтал стать писателем. Вернее, нет, не мечтал. Скажем так: я писал и был бы не против, чтобы мое нейронное возбуждение привело к каким-нибудь результатам и в конце концов стало моей жизнью. Но кто что знает заранее? Я очень хорошо помню те годы колебаний и сомнений. Я бы все тогда отдал, чтобы иметь хоть крупицу веры в будущее, чтобы кто-нибудь сказал мне: не тревожься, ты на правильном пути. Но ничего не поделаешь, настоящее — оно и есть настоящее. Никому пока не пришло в голову писать воспоминания о будущем. Мне хотелось прожить жизнь более или менее героическую (только не в смысле спортивных достижений); в итоге я решил стать ночным портье в гостинице, полагая, что так наверняка попаду в разряд маргиналов. Думаю, на это меня отчасти сподвиг пример Антуана Дуанеля [3] Антуан Дуанель — герой цикла из пяти фильмов Франсуа Трюффо. (Прим. перев.). . Мне хотелось быть героем Франсуа Трюффо. То, что я называл «моя индивидуальность», было на самом деле причудливым соединением многочисленных влияний. Я рассчитывал, что ночи в отеле создадут наконец идеальные условия для пробуждения дремавшего во мне усталого гения.

Я нашел работу в скромном парижском отеле. Там было спокойно. Человеческая глупость отдыхала, и я был наипервейшим свидетелем этого явления. Женщины тоже отдыхали, но это вызывало во мне совершенно иные ощущения. Когда какая-нибудь незнакомка поднималась к себе в номер, я, случалось, представлял ее себе голой, и от этого меня охватывала безысходная тоска. Неужели так и будет продолжаться всю жизнь? Торчать за стойкой на рецепции, в то время как женщины поднимаются по лестнице! Я был волен сколько угодно фантазировать на их счет и проклинать тех, кто поднимается вместе с ними. Статистику я изучил: в гостинице занимаются любовью гораздо чаще, чем у себя дома. Бодрствовать по ночам — это стеречь любовь других. Мои эротические грезы бывали иной раз нарушены загулявшими туристами. После того как их выставляли изо всех соседних баров, им оставалось только одно — лезть с беседами ко мне. Более идиотских разговоров я в жизни не слыхал. Не то чтобы они и в самом деле были идиотскими — возможно, они были очень даже умными. Но среди ночи как-то не до разговоров. Поэтому я просто слушал, размышлял, фантазировал. Я учился у них, как стать мужчиной.