Дэвид Галеф - Плоть

Но долго Элен не продержалась. С другой стороны, я могу сказать, что не продержался Макс — ведь это он ее оставил. Макс — кочующий любовник, Макс — донжуан Оксфорда. Франклин, этот старый сплетник, взял на себя труд сообщить мне, что Элен Клаус никогда не простит Максу Финстеру той ужасной, унизительной вечеринки у Грега Пинелли. Но это была ложь во спасение гордости Элен. Мэриэн, с которой мне случилось снова выпить кофе в союзе, что-то сказала насчет унижающего сексуального поведения и добавила: «Я слышала, что он стал еще хуже», но не стала развивать эту тему. Она также заставила меня поклясться, что я не передам Максу ее слов. И я не стал — ее тон меня почти напугал. В следующий раз, когда мы с Максом брали почту, я спросил его только о последствиях вечеринки. Ответ его был краток:

— Я мог бы все уладить. Но не стоит этого делать.

— Мне казалось, что тебе нравится Элен.

— Нравится — это не самое подходящее слово. — Он ногтем большого пальца вскрыл большой конверт. В своем ящике я нашел всего лишь листовку из «Уол-Марта», и я сунул ее под мышку, чтобы донести до ближайшего мусорного ящика. Как всегда, разговаривая с Максом, я испытывал зависть, ощущал какую-то свою неполноценность, но надеялся, что часть его жизненных соков прольется и на меня.

— Итак, чего мы теперь ищем?

— Каталога почтовых заказов. Он должен вот-вот прийти.

— Нет, я имею в виду, чего вы ищете в отношениях. Почему вы, например, сблизились с Элен?

— Потому что она подвернулась под руку.

— Нет, я серьезно.

Макс отвернулся — у дальней стены, в дюйме от моей шеи, он видел рассекающую горизонт тяжеловесную девицу в шортах. Живот ее нависал над поясом под каким-то умопомрачительным, неестественным углом. Выпирающие груди растянули футболку в две одинаковые меркаторские проекции полушарий. Жирное лицо радостно улыбалось чему-то невидимому. Когда Макс наконец заговорил, голос у него был почти жалобным.

— Потому что я вообще люблю женщин такого типа. Этого достаточно?

— Конечно, но мне кажется, что вы их не слишком любите.

— Это только половина правды. — Он посмотрел на меня с таким видом, словно хотел оказаться где-то в другом месте. Через мгновение я понял, что он выглядит так, будто он уже где-то и через мгновение уйдет. Я уже не раз становился свидетелем таких неожиданных его исчезновений. Но на этот раз он остался стоять, глядя, как мимо снова продефилировала толстуха в шортах с выпирающим огромным животом. Руки ее казались растопыренными — прямо висеть им мешал жир на том месте, где обычно бывает талия.

— На самом деле думаю, что я люблю их слишком сильно.

— Слишком сильно для чего?

— В ущерб себе.

Я подумал о бедной Мэриэн, о том, как он ее бросил, о том, как он использовал Холли ради своих прихотей из-за ее большого зада, этих ягодиц размером с пляжный мяч, привлекавших его, как плотский маяк. Я вспомнил Блума из «Улисса», преследовавшего служанку в широкой юбке. Я подумал об Арабелле из «Джуда незаметного», о толстых женщинах из «Дивного нового мира» Хаксли. Почему? Да потому, что я — профессор литературы, в конце концов, и все мои ассоциации должны, обязаны быть литературными. Литература призвана воскрешать в памяти реальность. У меня же, наоборот, реальность напоминает о книгах.

Не отступничество ли это? Все это имеет отношение не ко мне, а к Максу. Но это мои ассоциации, а поскольку я не телепат, то не могу перенести их на Макса. Единственное, что я смог сказать, — это «Щ!», но этого междометия было недостаточно, чтобы вернуть его в состояние откровенности. Толстуха ушла, почту мы забрали. Дни снова стали длиннее. У меня осталось всего две группы, а это делало дни еще длиннее. Я стал больше есть, и это произвело абсолютно предсказуемый эффект. Курсы, которые я теперь преподавал, были такие же, что и в прошлом году, поэтому времени на подготовку к занятиям уходило мало. Я старался хоть немного продвинуться в научной работе. Брак мой все в большей степени становился теоретическим. Мы с Максом кивнули друг другу и разошлись — я в библиотеку, а он продолжать свою частную битву, разрабатывать планы новых завоеваний и героических одиночных восхождений на холм Венеры.

Жизнь университетского ученого — в противоположность жизни нормальных людей — может радикально и весьма причудливо измениться за какую-нибудь неделю. Ну, во-первых, Элейн Добсон нашла мужчину. Учитывая ее интересы — литературу XVIII века и феминизм, — никто в Оксфорде не питал в отношении ее никаких иллюзий. Одно время она всерьез рассматривала кандидатуру Эрика Ласкера, но его единственной и верной любовью был марксизм. Помимо Эрика, единственным холостяком на кафедре был Грег Пинелли, но она решила, что он гей, так как не интересовался ее персоной. Одно время она даже подумывала обо мне, полагаю, из-за недоразумения на вечеринке. Мне действительно нравилась Элейн, но я был женат. Кроме того, меня не привлекают женщины, похожие на меня — книжные и немного близорукие. Мне нужна такая женщина, которая могла бы время от времени вытряхивать меня из рутины академического бытия. Наверное, поэтому я нашел для себя даму противоположного типа.