— Повторите, Гройлих! — Понт на клочке бумаги карандашом, который всегда наготове у каждой канцелярской крысы, вывел сумму слагаемых. — Восемь с половиной миллионов мертвецов! — объявил он затем.
— Итак, восемь с половиной миллионов квадратных метров, — подчеркнул Гройлих, не отводя глаз от своего почти полностью окруженного короля с стоящей на страже королевой и одной, еще не утерянной турой, охраняемой конем. — Какой же длины и ширины должна быть шахматная доска, равная площади этого кладбища героев? Не вдаваясь в точные вычисления, скажем: три километра в длину и три в ширину, — и тогда остается еще узкая полоса для вновь прибывающих. К примеру, для тех, кто теперь умирает на ста тысячах лазаретных коек в городах и селах Германии, если только мы обойдемся этой сотней тысяч.
— Черт возьми! — воскликнул Понт, уставясь на партнера. — Весь ужас трех лет укладывается на трех квадратных километрах! Неужели мы такие сквалыги, мы — современники двадцатого столетия, охватившие весь земной шар сетью железных дорог и морских путей?
— Знаете, дорогой, — ответил учитель Гройлих, пристально изучая шахматную доску, — я как-то подсчитал для учеников старшего класса ораниенбургской народной школы номер два, что если бы Боденское озеро, то бишь Швабское море, замерзло и превратилось в лед, то на его поверхности можно было бы собрать все человечество. Я кладу по четыре души на квадратный метр, вот и подсчитайте-ка, сколько это выйдет на пятьсот тридцать восемь квадратных километров. И если бы по воле божьей лед не выдержал и человечество пошло ко дну, то Швабское море поднялось бы «на целых» тридцать сантиметров. А сделал я этот подсчет, чтобы излечить моих мальчишек от мании величия, которая немало бед творит в детских душах, и не только в детских.
Лауренц Понт расхохотался.
— Ну и смешные же у вас, педагогов, приемы наглядного обучения, — пробасил он. — Однако вернемся к нашей шахматной партии. Если бы эта гнусная война даже сию минуту кончилась, то и тогда нам осталось бы еще достаточно времени для обдумывания следующего хода.
— Нет надобности откладывать его на столь долгий срок, — отпарировал Гройлих. Пряча лукавую усмешку в глубоких складках худого лица и пропуская дым из своей трубки через светло-русые усы, он пошел маленькой красной пешкой — одной из тех фигурок, которые находились еще в исходном положении и ждали, когда о них вспомнят.
— Жаждете, я вижу, компенсации за потерянную туру, милейший? — сказал Понт. — Но от нас это не укроется. Канцелярия вообще все видит и все знает… — И он, сделав контрход, спокойно провозгласил: — Гардэ!
Гройлих, оказавшийся в опасности, прикинулся потрясенным и двинул стоящую в углу фигурку в расколотой епископской шапочке, именуемую слоном, на защиту своей королевы, которая, несомненно, в первобытную эру шахматной игры изображала особу визиря.
— Шах! — сказался.
— Ах ты боже мой! — пробормотал себе под нос Понт. — Да, видно, господин фельдфебель кое-что проглядел. Так всегда бывает, когда устремляешь все внимание на маленькую пешку и следишь, чтобы она не превратилась неожиданно в офицера, не попала вдруг из грязи да в князи.
— Как вы думаете, кто из наших солдат мог бы после войны превратиться из подобной пешки снова в персону? — не без задней мысли спросил Гройлих.
— Гм, — хмыкнул Понт. — Поразмыслим. — И он передвинул своего короля подальше от линии огня. — Раз вы сказали «снова», то такое превращение можно скорее всего предсказать, пожалуй, ополченцу Бертину, отбывающему кабалу в качестве писаря у члена военного суда Познанского. В пятнадцатом году, когда Бертин был призван, у него как раз появились шансы пойти в гору, и как раз тогда, в разгар Верденской битвы, он женился на красавице, фотография которой царит на его письменном столе в помещении военного суда, если правда то, что мне передавали.
— И опыта у него тем временем прибавилось, — подкрепил соображения своего партнера Гройлих. — Многого навидался, много пережил и передумал. И, хотя я назвал пешку Бертином, я все же предлагаю: на сегодняшний вечер хватит. Ибо теперь-то игра становится особенно интересной. «Нам он, учившись там, будет учитель», — невольно приходят на ум слова из нашего «Фауста». И если не зря зудит у меня в ухе, то сейчас три четверти десятого, через несколько минут позвонит Ковно, а в это время я предпочитаю быть у себя внизу.
— Значит, продолжение следует, — усмехнулся Понт и взялся было за шахматный столик, собираясь осторожно отнести его в отдаленный угол.
Читать дальше