Курт Воннегут-мл - Синяя Борода

* * *

– Значит, ты так и не зашпаклевал щели? – спросила мадам Берман.

– Удивительно женский вопрос, – сказал я. – И мой мужественный ответ на него вот каков: «Нет».

– И что стало с портретами? Их закрасили?

– Тоже нет. Следующие шесть лет они так и провели на стене. А потом я вернулся как-то домой вполпьяна и не застал ни жены, ни детей, ни портретов, а только записку от Дороти, где говорилось, что они ушли от меня навсегда. Она вырезала портреты из стены и забрала с собой. На их месте красовались две большие квадратные дыры.

– Ужас какой, – сказала мадам Берман.

– Да. Всего за несколько недель до этого погибли Поллок и Китчен. Мои собственные картины разваливались у меня на глазах. В общем, когда я вошел в этот пустой дом и увидел эти два зияющих квадрата…

Я запнулся.

– Неважно.

– Договаривай, Рабо, – попросила она.

– Я тогда находился ближе всего в своей жизни к тому, – закончил я, – что чувствовал один молодой учитель, мой отец, оказавшийся после бойни в одиночестве посреди своей деревни.

* * *

Среди тех, кто, ни разу не застав меня за рисованием, сомневался, что я умею рисовать, был и Шлезингер. Года через два после того, как мы переселились сюда, он зашел посмотреть, как я работаю в своем амбаре. Я установил перед собой натянутый загрунтованный холст, восемь на восемь футов, и собирался покрыть его слоем «Атласной Дюра-люкс» при помощи валика. Краска была цвета жженой сиены с прозеленью, этот цвет назывался «Венгерская рапсодия». Мне было невдомек, что в то же самое время в моем доме Дороти замазывала «Венгерской рапсодией» все стены в нашей спальне. Но я не об этом.

– Послушай, Рабо, – сказал Шлезингер. – Вот если я тем же самым валиком положу ту же самую краску, можно ли будет сказать, что я создал полотно Карабекяна?

– Без сомнения, – ответил я, – если у тебя в запасе то же самое, что и у Карабекяна[92].

– Что, к примеру?

– К примеру, вот это, – сказал я.

В выбоине на полу собралась грязь, и я набрал немного на оба больших пальца. Действуя ими одновременно, я в тридцать секунд набросал на холсте карикатуру на Шлезингера.

– Ни фига себе! – сказал он. – Я понятия не имел, что ты умеешь так рисовать!

– Перед тобой человек с богатым выбором[93], – сказал я.

Он ответил:

– Что да, то да.

* * *

Я скрыл этот шарж под парой слоев «Венгерской рапсодии», а поверх наклеил полоски пленки, которые должны были представлять собой чистую абстракцию, но которые для меня втайне были шестью оленями на лесной опушке. Олени расположились вдоль левого края. Справа находилась вертикальная полоса красной пленки, которая для меня, опять же втайне, была душой охотника, наводящего на одного из оленей мушку. Картину я назвал «Венгерская рапсодия №6». Ее у меня купил музей Гуггенхайма.

Когда эта картина, как и все остальные, начала разваливаться, она находилась в запаснике. Куратор музея, женщина, совершенно случайно проходила мимо, заметила на полу пленку и хлопья «Атласной Дюра-люкс» и разыскала по телефону меня. Она спросила, что можно сделать для восстановления картины, и не виноват ли музей случайно в ее разрушении. Непонятно, где она находилась весь предыдущий год, пока мои картины повсеместно рассыпались в труху. Она всерьез допускала, что Гуггенхайм просто не обеспечил правильный режим влажности, или еще чего-нибудь. Я к тому времени жил диким зверем в амбаре для картошки, один, без друзей и любимых. Но зато с телефоном.

– И вот что странно, – продолжала она, – на холсте выступило какое-то огромное лицо.

То есть, разумеется, карикатура, нарисованная грязными большими пальцами.

– Свяжитесь с Римским Папой, – предложил я.

– С Папой?

– Ну да, – сказал я. – Может быть, у вас на руках следующая Туринская плащаница.

Поясняю для моих юных читателей: Туринская плащаница – это льняная простыня, в которую когда-то был завернут умерший человек, и на которой можно различить очертания тела взрослого мужчины, снятого с креста. Лучшие ученые наших дней сходятся на том, что ей может быть около двух тысяч лет. Широко распространено убеждение, что запеленат в нее был никто иной, как Иисус Христос. Она хранится в сокровищнице собора святого Иоанна Крестителя в итальянском городе Турине.

Моя попытка пошутить с дамой из Гуггенхайма основывалась на том, что на холсте, возможно, проступило лицо Христа – как раз чтобы успеть, например, предотвратить Третью Мировую.

Но она меня переплюнула. Она сказала: