Сергей Есин - Мемуары сорокалетнего

У первого же телефона-автомата, как только мы пересекли Кольцевую дорогу, я попросил шофера остановиться. Было жалко молодости, старуху, Федьку, было страшно снова погружаться в работу, потому что вот он — такой очевидный финиш. Слишком много в себе, слишком много на нервах. В этих случаях я всегда бросался к Наташке.

— Наташа, похоронили!

Она сразу все поняла по моему голосу.

— Ты где, Костя?

— Сразу за Кольцевой, возле «Щелковской».

— Значит так. Садись в машину и езжай в Столешников. Там сразу машину отпустишь. Твою секретаршу и твоего зама я беру на себя. Не волнуйся. На углу Столешникова и Петровки есть рюмочная. Если я не успею встретить тебя у двери, то зайдешь в рюмочную и возьмешь две рюмки водки — они маленькие, по пятьдесят граммов. Сольешь в один стакан и залпом выпьешь. И ничего не бойся. Я тебя найду.

У Маргариты Артемьевны было удивительное чувство времени. Не только летом, но и глухими зимними утрами, когда за окном еще совсем темно и лишь косо ложится на потолок отблеск уличного зеленоватого фонаря, она просыпалась ровно в восемь, потому что Степану нужно было к половине десятого на работу. Иногда она просыпалась раньше и лежала, стараясь не шевелиться, охраняя сон мужа, но ровно в восемь будто бы от какого-то внутреннего толчка выскальзывала из-под одеяла, накидывала на плечи халат, проводила расческой по волосам и только тогда негромко говорила:

— Степа, вставай!

Степан, как всегда, прикидывался, что еще досматривает последний сон. Он что-то мычал, будто спросонок, хмурился, ерзал головой по подушке. Маргарита Артемьевна наклонялась над мужем и так же тихо, но чуть врастяжку повторяла: «Степа, вста-вай», — и тут же легонько, как новорожденного, целовала мужа в лоб. И не успевала она отодвинуть лицо на расстояние взгляда, как глаза у Степана немедленно распахивались и одновременно его руки обхватывали ее плечи. Глаза были ясные, веселые, хитрые. «Вста-ю!» — нараспев, в ее же тональности, бодрым, уверенным голосом отвечал Степан и целовал жену. И Маргарита Артемьевна каждый раз удивлялась тому, как же сильно она любит своего мужа.

Пока Степан по заведенной с молодости привычке делал зарядку (когда они только еще поженились, жили в тесной комнатушке возле Никитских ворот и Степан вставал к шести, он делал зарядку под радио, по команде знаменитого Гордеева, потом они переехали сначала в комнату побольше, а потом — в трехкомнатную кооперативную квартиру в Теплый Стан, и Степан размахивал руками уже под аккомпанемент новых модных песен на долгоиграющих пластинках, которые ставил сначала на простенький, чемоданчиком, проигрыватель «Ленинград», потом на стереофонический «Аккорд», а теперь пластинка крутилась в огромном японском агрегате, снабженном таким количеством рычажков, шкал и мигающих глазков, что разобраться в них Маргарите Артемьевне с ее гуманитарным образованием было не под силу), пока Степан делал зарядку, Маргарита Артемьевна готовила завтрак и накрывала на стол: как всегда, тарелку вчерашнего борща; яичницу с салом и стакан молока, — Степан с утра любил поесть плотно, в Москве был прописан уже давно, а вот чаевником так и не стал.

Потом Маргарита Артемьевна смотрела, как муж ест. Весело, аккуратно, тщательно пережевывая. Изредка, не переставая жевать и работать ложкой, Степан улыбался жене. Сидел он подтянуто, не растопыривая локти, интеллигентно, уже в чистой, наглаженной рубашке, с галстуком, и хотя от окна чуть по зимнему времени дуло, пиджака Степан не надевал — еще капнешь на него ненароком.

И вот так уже скоро два десятка лет Маргарита Артемьевна по утрам, как говорится на молодежном жаргоне, «балдела», глядя на мужа. Господи, думала она, за что же счастье такое привалило! И знала, что в этот момент улыбается. Лицо становилось умильным, глупым. И чтобы муж не видел, она отворачивалась к окну, и, как бывало почти каждый день, сознание ее переключалось на другое…

Уже двадцать минут девятого. По радио прочитали последние известия, и Диктор перечисляет дневные передачи. Маргарита Артемьевна слушала вполуха, а сама с привычной жадностью наблюдала картину, открывающуюся за окном.

Как она любила поначалу свой новый район! Они переехали сюда со Степаном, когда всего лишь несколько домов стояло у кромки леса. По воскресеньям зимой ходили на лыжах. Выйдешь из подъезда — и уже лыжня. А летом брали несколько бутербродов, две бутылки пива и гуляли по лесу, а на обратном пути устраивали небольшой пикничок возле пруда. В том лесу, который начинался прямо от подъезда, встречались грибы, и один раз они видели ежика. А потом стали строить дома, началась сутолока в автобусах — тогда еще и Маргарита Артемьевна и Степан ездили на городском транспорте, — и все равно Маргарите Артемьевне нравился ее район. Чистенький, новенький, светлый. Ей казалось, что она живет в городе будущего, где лес обязательно должен подступать к окнам. Но перед ее домом, перед окнами, начали строить школу. И строительство и школа не смущали Маргариту Артемьевну. Ну что же, если из кухни не видно леса, зато он виден из спальни. Та же самая зеленая летом и бурая зимой стена, разбегающаяся далеко, почти до горизонта, до Киевского шоссе. Она не ожидала, что так тяжело ей будут доставаться утренние часы. Особенно зимой, когда нервы напряжены: у всех не хватает витаминов, и поздно рассветает.