Александра Созонова - ...Либо с мечтой о смерти

— Не уверен, что это мой путь.

— Резонно. Впрочем, вы сами очень скоро во всем разберетесь, не мальчик. Полезный штрих: когда здешние вершители судеб решают перевести кого-то в разряд «мартышек», освобождают от работы, насовсем. Так что в день, когда не погонят с утра махать веником или визжать пилой, сможете себя поздравить. Всех благ! Приятно было поболтать.

Он развернулся и пошел прочь широким энергичным шагом, взметая ступнями в огромных резиновых сапогах песок и мерзлые камушки.

Размышляя о новом знакомом и вываленной им ошеломительной информации, поймал себя на мысли: ни разу за все время беседы не подумал о ней. Ни разу!

Добрый знак.

Поистине, этот день выдался переломным: мое одиночество закончилось. Резко и, по всей видимости, навсегда.

Стоило энергичному русскому умнику, похожему на болтливого гнома (самого старшего из семерки гномов — не хватало лишь красного колпака и топора за поясом), очистить лавочку, как спустя несколько минут возник новый собеседник. Он, правда, спросил разрешения, прежде чем водрузиться рядом.

— Ничего, если я потревожу ваше уединение?

Я бесцеремонно разглядывал его несколько секунд, прежде чем кивнуть.

Сухопарый высокий субъект за семьдесят. Приметил его еще в первый день: такого не пропустишь. Тот самый единственный старик на острове. Белые с голубоватым отливом волосы двумя волнистыми крыльями обрамляют голову, падают на виски, оставляя открытым купол лба. Вылитый аристократ из позапрошлого века: смокинг, сапфировые запонки, манжеты, узкий галстук. И это на острове, где все ходят в свитерах, прорезиненных куртках и громоздких сапогах. Кто, интересно, крахмалит ему тут рубашки? Большие глаза с тяжелыми веками, как у русского поэта-гея Кузьмина. Только не темные, а светло-голубые. Крупный породистый нос. Скульптурные морщины. Стар, но не дряхл. Еще не наказан, но, если откажется от своего намерения и примкнет к передумавшим, наказание не за горами.

Наказанием, или Божьей карой с определенного времени стал называть период жизни, следующий за осмысленной и активной порой угасания. Старики могут быть красивы (кое-кто, проживший достойно и без крупных трагедий, становится даже более выразительным и интересным внешне, чем в молодости и зрелости), глубокие старики — никогда. У старости есть смысл, и вполне прозрачный: чтобы не жаль было уходить из жизни, физическая оболочка понемногу ветшает. С красивым и здоровым телом расставаться труднее и горше, чем с морщинистым, болимым и слабым. Старость — осень с ее умиротворением и тихой грустью, листопадом и первыми заморозками. Тихая подготовка к главному событию жизни — переступанию порога. А вот долгожительство, ведущее к дряхлости — студеная зима. Божья кара.

У евреев в ходу дежурное пожелание: «Живите до ста двадцати!» Если подумать: изощренное проклятие. Неужто и впрямь кто-то желает близким все те прелести, что несет с собой возрастная зима? Массу болячек, некрасивых и унизительных — как склероз и Альцгеймер, потерю слуха и зрения, вплоть до самой тяжелой участи — паралича. Усталость родных, а то и откровенное раздражение и нетерпение: «Когда, наконец, он перестанет цепляться за жизнь, в которой уже не осталось ни пользы, ни радости, ни красоты?!» Суровое наказание, более чем. Интересно, за какие такие грехи?..

— Можете звать меня Ниц, — вежливо, дав мне время на разглядывание, представился красивый старик. — Это местное прозвище, оно мне лестно, и потому я охотнее откликаюсь на него, чем на имя, данное при рождении.

— Ниц — от словосочетания «падать ниц»?

— Нет, это сокращенное от Ницше. Поскольку привык цитировать выдающегося мыслителя к месту и не к месту.

Я покивал, принимая к сведению.

— А я Норди. Цитирую крайне редко.

— Будем знакомы. Как славно вы тут устроились, в одиночестве, под шум прибоя, под шелест вечной листвы… «О, одиночество! Отчизна моя, одиночество!» — провозгласил он с пафосом, видимо, не желая показаться голословным. — Сегодня ветрено.

— Как и почти всегда, полагаю?

— О да. Моей варяжской крови здесь хорошо.

— Вы родом из Скандинавии? — Не то чтобы мне был интересен ответ на этот вопрос (как и на все иные), но приличие требовало как-то поддерживать светскую беседу.

— Моя кровь оттуда. Я — нет.

— Вы, по всей видимости, «мартышка»?

— Как-как? — Он поперхнулся. — Простите?..

— О, вы меня простите — если невольно оскорбил. Мне показалось, эта классификация в ходу у всех стареньких. А вы ведь старенький, так?