Юрий Поляков - Любовь в эпоху перемен

Вернулся раздосадованный, красный от злости Колобков:

— Черт! Суровцев в городе. Собирает срочный актив. Все районы как районы. Заедет раз в квартал, ну раз в месяц. А мы как медом намазаны: каждую неделю к нам мотается — никакой жизни!

— Я даже знаю, как эту медовуху зовут, — улыбнулся Гена.

— Илья Сергеевич, у вас лицо стало цвета партбилета, — улыбнулась Зоя.

— Это из-за морса…

— А я думала, из-за повышенного чувства ответственности. Берегите себя!

— Спасибо за заботу, Зоя Дмитриевна, — холодно поклонился агитатор. — Надеюсь, вы и о Геннадии Павловиче позаботитесь. Платить Зелепухину не надо.

— У меня есть! — Скорятин хлопнул себя по карману.

— Не надо. Он мне и так по гроб должен. На радио можете не торопиться.

— Почему? — удивился спецкор.

— Пуртову позвонили из обкома — отсоветовали.

— Вот оно у вас как?

— Да, у нас так. Обком держит руку на пульсе.

— Скорее на горле, — добавила Зоя.

— Ну так убейте, убейте меня за это! — тонким голоском вскричал Илья и умчался.

Мятлева посмотрела вслед и вздохнула:

— Зря я его обидела. Он хороший… человек. Только в райком напрасно пошел.

— Геннадий Павлович, когда планерка? — спросила по селектору Ольга.

— А сколько времени?

— Без пяти два.

— Да, действительно, — он глянул на «Брайтлинг», подаренный сыном, приезжавшим на побывку.

Во время рейда накрыли «арабуша» с сумкой контрабандных часов, ну и себя не обидели. В последний раз Борька проведывал родителей на Новый год и очень удивлялся, как «у вас тут холодно!» Он сильно изменился, засмуглел и закурчавился, про Израиль говорил «мы», про Россию — «вы», про арабов — «они». Да и по-русски стал изъясняться с каким-то гортанным клекотом, иногда забывая самые простые слова. «Подожди, как это у вас называется?» Ходил он в кипе, прицепленной шпилькой к густым волосам. Скорятин вспомнил, как привез ему из Ташкента, куда летал рыть материал по «хлопковому делу», расшитую тюбетейку, но Борька надел ее только один раз и отказался: ребята во дворе на смех подняли и даже отлупили. А теперь он носит на макушке кипу и гордится. Сын каждый вечер созванивался с невестой Мартой. Она тоже в армии, мелуимнистка, призвана из резерва, охраняет границу. А Борька теперь не Борька, а Барух бен Исраель и тоже воюет. Марина смотрит по телевизору «Вести» только до новостей из Израиля — потом выключает.

— Геннадий Павлович, что людям сказать? — переспросила Ольга, удивленная долгим молчанием шефа.

— Что? В три… Да, в три.

Он снова набрал телефон Алисы, замаскированный под номер сенатора Буханова, отдыхавшего в Совете Федераций от долгой и успешной торговли скверной водкой в Сибири. Время от времени он оплачивал в «Мымре» хвалебные рецензии на свои исторические труды о лучшем государе всех времен и народов Николае Александровиче, убиенном в Екатеринбурге каббалистами. Книги, конечно, за него писали нищие кандидаты наук, но премии Буханов получал сам, созывая на могучие фуршеты пол-Москвы. Марина эти сборища любила, ждала, напивалась в хлам и произносила путаные речи о ренессансной разносторонности хлебосольного сенатора. Гена шифровал телефоны на всякий случай. Жена, коротая бессонные ночи, иногда инспектировала мобильник мужа. Встретив подозрительный номер, она выписывала его, а потом делала контрольный звонок. Как-то решила проверить и телефон сенатора. Но посвященная в конспиративные хитрости Алиса спокойно объяснила: шеф на заседании, появится через час-полтора и лучше бы с ним связаться через приемную. «Подсказать номер?» «У меня есть», — ответила Марина и успокоилась.

Странно: Алиса снова была недоступна: «…попробуйте перезвонить позже…»

«Товар, наверное, принимает. Ладно, пусть будет сюрприз!» — подумал Гена и нажал кнопку селектора: — Оля, зовите народ на планерку!

— Вы же сказали, в три. Все обедать пошли.

— Верните! Меня вызвали в «Агенпоп», — соврал он.

— А-а, ясненько!

«Наблюдательная девочка!» — усмехнулся главред и строго повторил: — Всех вернуть!

Скорятин вообразил, как через час спустится в «Меховой рай». Они обсудят, в какой ресторан сходить вечером, а потом он покажет фотографию из Тихославля и спросит, похожа на него эта внезапная Ниночка? Алиса относилась к семейной жизни любовника с пониманием, чутко выслушивала жалобы на домашние кошмары и утеснения, сострадала, советовала, как вести себя с женой, дочерью, сыном, успокаивала, если он психовал из-за неблагодарной Вики или запойной Марины. Она воспринимала его брак без ревности, а лишь с сочувствием, словно речь шла о постылой работе, куда приходится таскаться каждый божий день, а надо бы давно бросить. Если Гена спускался к ней на третий этаж, артистичная продавщица встречала его как обычного покупателя, зазывая громким прилавочным голосом: