Юрий Поляков - Любовь в эпоху перемен

Выгнав Надина, Скорятин навсегда прикрыл эру милосердия и объявил, что теперь ни один материал без его визы на полосу не попадет. Если кто-то будет использовать газету в личных целях, вылетит на улицу немедленно. Конечно, гешефты не прекратились, но стали скромнее и деликатнее. А на лице главного редактора навсегда застыло выражение геморроидального неудовольствия.

…Он оглядел подданных. Вроде бы все в сборе. По правую руку сидел оживленный утренней рюмкой Жора и смотрел на шефа, как всегда, с избыточной преданностью. По левую руку — хмуро уставился на свое мутное отражение в полировке стола тощий Сун Цзы Ло. Дальше, по ранжиру, расположились заведующие отделами, обозреватели, корреспонденты. У двери, ерзая на кончиках стульев, млели от причастности к свободной печати стажеры с журфака. Дебилы. Писать не умеют, читать, кажется, тоже.

— А Волов куда делся? — грозно удивился Скорятин.

— На «Эго Москвы», — дружелюбно донес Жора, — новые стишки поехал читать…

— Понятно. А Заходырка?

— Сказала, у нее нет времени… — не поднимая глаз, буркнул Сун.

— Это что-то новенькое! — нахмурился Гена. — Непесоцкого где черти носят?

— У Заходырки расходники вымаливает, — сообщил осведомленный Дочкин.

— Ну-ну…

Сотрудники переглянулись. Они давно с интересом наблюдали схватку главного редактора и генерального директора, гадая со спортивным азартом, кто кого уделает и как именно — нокаутом или по очкам. Может, еще и ставки гнут. Идиоты! Неужели не понимают: победит Заходырка — через месяц в редакцию набежит наглый молодняк, умеющий только тыкать пальчиком в айпады, курить, исследовать каталоги распродаж, планировать уик-энды и обсуждать горнолыжные крепления…

Скорятин вспомнил, что собирался начать планерку с разноса, но кого и за что — забыл. Вот она, бессонная ночь! Да и снимок «нашей Ниночки» выбил из головы все мысли, как пепел из погасшей трубки.

— Что у нас с номером? — на всякий случай спросил он.

— Да вроде все штатно… — вяло ответил Сун.

— Замены есть?

— Есть.

— Расскажи, если не секрет!

— Вместо «Мумии» идет интервью с Бухановым.

— С Бухановым? Это еще почему?

Сун опустил глаза. Гена хотел закатить истерику, но вовремя вспомнил, что сам и распорядился: сенатор взамен обещал включить его в делегацию Совета Федерации, отправляющуюся в Новую Зеландию, а Скорятин там ни разу не был.

— Ладно, разберемся! — буркнул он примирительно. — Шапку придумали?

— Придумали. «Россия в откате», — Дочкин взглянул на шефа с интимной деловитостью.

— Неплохо.

— Солова ставим или нет?

— Ставим. Но без говна. Что еще?

— План следующего номера, — вздохнул Сун.

— Докладывайте!

«…Увольнять придется. Ничего не сделаешь, — слушая вполуха, Гена разглядывал соратников. — Заходырка, сука настольная, не отстанет. Дожмет. Но кого гнать?»

Сунзиловского? Он болеет. Наверное, скоро помрет. Да и как выгонишь Рыцаря Правды? К тому же Володя — единственный человек в редакции, на которого можно положиться. На Жору — нельзя: раздолбай, но обаятельный, вплетается в твою жизнь мелкими приятностями, вроде бы незначительными, а в совокупности неодолимыми. Ну кто, кто еще, увидев на тебе костюм, купленный в командировке на рождественской распродаже, воскликнет: «О брионнийший из хьюгобоссов!» Кто еще элегантно настучит на проколовшегося коллегу? Кто уговорит выпить, когда не хочется, а на самом деле — необходимо? К тому же Гена сам, можно сказать, на закорках втащил бесписьменного Жору в журналистику. А за грехи надо расплачиваться. Нет, без Дочкина никуда…

— А день театра мы будем отмечать? — робко спросила Телицына.

— Я уже написал о Жмудинасе, — доложил Сеня Карасик.

— Как назвал? — очнулся Гена.

— «Арбуз из Парижа».

— Неплохо. Вот еще что надо: светлую рецензию на «Сольвейг» в Профтеатре.

— Нельзя! Это ужас! Сольвейг — нимфоманка, развратничает с троллями.

— Знаю. Надо! — повторил главред, подняв очи горе.

Он всегда так делал, если хотел намекнуть, что приказ получен из Ниццы. Полмесяца назад Гена забрел с женой на премьеру. Марина в буфете тут же закинула двести коньяка, потом в антракте усугубила шампанским. Во время натужной овации с истошно-лицемерными криками «браво!», она сквернословила и рвалась из рук мужа за кулисы, чтобы оттаскать за волосы Сольвейг — бездарную дочку худрука Профтеатра Макрельского. Тому, видно, доложили, и заслуженный брехтозавр пожаловался в Ниццу, умоляя не давать в «Мымре» разгромную рецензию: у него, мол, больное сердце. О слабом здоровье Макрельского знали все: каждый год перед решающим заседанием жюри «Золотой миски» несчастный ложился на смертную операцию и сразу выписывался, когда доносили: он снова лауреат. Хозяин со сталинской лапидарностью приказал Гене: «Похвали старого козла!»