Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый

Хотя в Новогрудке реб Менахем-Мендл был не из самых твердых мусарников, он считал, что, кроме изучения Гемары с учеником, он должен говорить ему и слова поучения. Он начал шептать своими богобоязненно сложенными губами, что, как правило, надевая новое платье, надо обращать серьезное внимание, нет ли в нем шатнеза [77] Смешение шерстяных и льняных нитей, запрещенное иудаизмом. . Однако поскольку табачник надевает на еврейских детей кисти видения, он едва ли будет заказывать костюм с шатнезом. Хайкл гораздо больше должен опасаться шатнеза гордыни. В книге «Месилас ешорим» сказано, что красивые одеяния приводят к гордыне, к зависти и даже к воровству. Люди опасаются насекомых, которые портят их одежды, а бояться надо гордыни и зависти, которые портят и пожирают душу. Реб Менахем-Мендл увидел, что его ученик подавленно молчит, и тоже замолчал, подумав, что иметь этого торговца табаком в качестве опекуна действительно плохо. Однако и то, что тот вынужден стоять в лавке и продавать деревянные штифты, клей и дратву, чтобы шить обувь, — это тоже плохо.

Герцка, сын Вовы Барбитолера, был тощий и жилистый, с бледным, усыпанным веснушками лицом, остекленевшими глазами и детскими повадками. Трудно было понять, придурочный он или только притворяется.

— На гнусные проделки его ума хватает, — говорил о нем отец. Когда в табачнике горел гнев, вызванный побегом его жены, он и на сына смотрел косо, недобро при этом посмеиваясь. В такие минуты он щипал Герцку, чуть не вырывая из него куски мяса, и скрипел зубами, говоря, что у этого сукиного сына нахальная физиономия его маменьки и кровь тоже этой потаскухи. Вовины дети от первой жены и его третья жена Миндл не могли видеть, как он сживает мальчика со свету. Но сам Герцка переносил бешеные взрывы отцовской ярости странно. Он орал надорванным фальшивым голосом и смотрел при этом веселыми глазами, будто от побоев ему совсем не больно и он только хочет еще больше раздразнить отца. В такие минуты Вова думал, что сходит с ума, у него на губах появлялась пена, он вспоминал, что именно такое лицо бывало у кричащей Конфрады. От дикой ярости он переходил к какой-то нездоровой нежности, прижимал сына к сердцу и целовал горячими дрожащими губами. Герцка оставался холоден и хитро улыбался, словно знал, что отец сгорает от тоски по его матери, и получал от этого удовольствие.

Постоянство Хайкла в изучении Торы, с тех пор как он начал заниматься с реб Менахем-Мендлом, еще больше разжигало гнев Вовы Барбитолера на сына, который не только делал все ему назло, но к тому же был ленив и туп в учебе. Чем ближе становились Грозные дни, тем мрачнее становился Вова. Глас шофара, трубящего каждое утро в месяце элуле, раскалывал его мозг, вырывал куски сердца, словно в трублении шофара Вова слышал, как на небесах на него накладывают херем [78] Отлучение. за то, что он не дал Конфраде развода. Он видел, как обыватели, ссорившиеся между собой целый год, мирятся в честь Судного дня; а с ним никто не хочет мириться. Он задыхался от гнева, как будто от печного угара в натопленном доме. Табачник вошел в шинок на углу Больничной и Мясницкой улиц, выпил у стойки несколько рюмок водки и проворчал, обращаясь к шинкарю:

— Сколько бы я ни лупил байстрюка Конфрады, он каждое утро забывает надеть арбоканфес.

Шинкарь Додя, еврей семидесяти с лишним лет от роду, еще катал бочонки с пивом и помогал мясникам переносить огромные туши в ледник. Физиономия у него была красная, седой густой чуб был коротко подстрижен и жесток, как щетка. Он еще простаивал целыми днями с закатанными рукавами, вышибая пробки из водочных бутылок, разливая пиво по кружкам и подавая закуску. Додя мог получать удовольствие, подзуживая своих гостей, блатных парней, бывших между собой на ножах. Но торговец табаком был его старым другом и основательным евреем, и шинкарь по-братски посоветовал ему наплевать на Конфраду и послать ей развод. С какой стати сын должен слушаться его и носить арбоканфес, когда он знает, что раввины и обыватели не уважают его отца, потому что тот не дает развода его матери.

— Развода Конфраде я не пошлю, а этот байстрюк у меня все равно будет носить арбоканфес, или его вынесут из моего дома в саване! — прорычал Вова и вышел из шинка. Он долго слонялся по узким переулкам, пока не остановился у овощного лотка Вели. Веля встала со своей табуретки и потому, что делала так всегда, когда к ней подходил бородатый еврей, но и особенно потому, что торговец табаком нанял учителя ее сыну.