Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый

Френкель пожал плечами и вышел из комнаты с озабоченным лицом, словно она показалась ему больной. Слава сразу же принялась собирать вещи, разговаривая сама с собой. Где была ее голова? Ведь Цемах спросит, зачем она ездила в Белосток и с кем там встречалась. Сегодня слишком поздно возвращаться, она не найдет автобуса. Завтра рано утром она поедет домой, а Френкелю оставит короткое письмо о том, что ей неожиданно пришлось уехать. Он не поверил, что ее муж поссорился с ней и со всей ее семьей из-за служанки. Френкель не вступился бы за служанку. Он ведь сам говорит, что и своей жене велел бы сделать аборт.

Стася с перепуганными глазами кролика, прячущегося от преследователей, сидела в своей каморке. Она вздрогнула от стука в дверь, но испугалась напрасно. Добрый ребе и хозяин дома внес обеими руками печенье, стакан чаю, творог и масло на блюдечке.

— Это для вас, вы же за сегодняшний день даже еще не перекусили, — и Цемах вернулся на кухню к буфету — взять завтрак для себя.

Он сидел в своей комнате, жевал сухой хлеб с твердым соленым сыром и в который раз думал об одном: в Ломже ему больше нечего делать. Возвратиться в Нарев он тоже не может. После его спора с посланцами главы ешивы ему не будут там доверять. Не допустят даже на собрание его собственных учеников. Он должен отыскать какое-нибудь местечко и основать там начальную ешиву собственными силами. У него никогда еще не было такого желания, как сейчас, воспитывать молодых и рассказывать им об этом мире. Ой, он познал этот мир! А Слава? Разве она наденет на голову платок и поедет вместе с ним? Увидев, что он знает о ее участии в гнусном заговоре против сироты, она уехала из дома, чтобы наказать его за то, что он сказал правду. Разве она сможет быть женой главы ешивы, даже если согласится поехать с ним?

— Я виновата, — сказала Стася, врываясь в его мысли. Она стояла перед ним в платке, словно считала себя замужней женщиной и не хотела показываться перед ребе с непокрытыми волосами. Однако руки она держала сложенными в мольбе, как это делают христианские девушки, когда молятся, стоя на коленях в церкви. — Я не хочу, чтобы из-за меня ребе ссорился со своей женой и шуринами. Я уйду из дома и пойду, и пойду, — говорила она, не зная, куда пойдет.

— Даже не вздумайте! — воскликнул Цемах. Если она уйдет из дома, он будет еще больше ссориться со своей женой и шуринами. Пусть она терпеливо ждет, пока Володя Ступель найдет для нее место у евреев.

Стася вернулась в свою комнатку, а Цемах — к своим мыслям. Вот если бы он женился на Двойреле Намет из Амдура или на какой-нибудь другой скромной девушке из набожной семьи, у него не было бы сейчас таких тяжелых раздумий о своей жене, которая подходит на роль раввинши еще меньше, чем он — на роль лавочника.

Вечером свояченица Хана принесла полный поднос с ужином. Она смотрела, как Цемах произносит благословение на хлеб, как он раздвигает двумя пальцами усы и подносит ложку с супом ко рту с благородной покорностью еврея-отшельника, сидящего за чужим столом. За последнее время ученый свояк сильно вырос в глазах Ханы.

— Бог вознаградит вас за то, что вступились за сироту. Володя совсем не такой плохой, но ему раньше совсем не приходило в голову, что в селе Стасиного ребенка могут крестить.

Проглоченная ложка супа обожгла Цемаху нутро. Ему хотелось закричать, что как раз в этом и состоит нечестивость ее мужа, в том, что он даже не понимает, что совершает несправедливость. Но Цемах не хотел огорчать добросердечную свояченицу и стал медленно помешивать горячий суп, пока его гнев не остыл.

— Вы наверняка понесете еду и Стасе тоже, — улыбнулся он.

— Конечно, я сейчас же занесу еды и сироте. Скажу вам правду, реб Цемах. Я не понимаю нашей свояченицы Фриды. Ведь ребенок будет ее собственной плотью и кровью. Так как же она могла согласиться, чтобы Стасю засунули в какое-то село, где она жила бы среди неевреев? С другой стороны, и Фриду тоже можно понять. Она боится мужа. Наум ведь раздражительный, а ему, со своей стороны, стыдно перед местными обывателями. Слава знала, что я буду приносить вам еду, иначе бы не уехала. Слава, конечно, гордая и немножечко капризная. Тем не менее она предложила, чтобы вам уступили и нашли для сироты еврейский дом, — пыталась все загладить, все оправдать Хана, пока не почувствовала, что ее щеки и маленькие ушки под тяжелой башней волос горят от стыда. Она поспешно выскочила из комнаты Цемаха, сердитая на себя. У ее свояка — пара горящих глаз, взгляд которых пронимает до самого костного мозга. Под этим строгим взглядом она растерялась и молола языком, как ветряная мельница крыльями. Не удивительно, что Слава к нему так прикипела. Он настоящий мужчина, и характер у него тверже железа.