Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь

Они, конечно, ожидали, и я это прекрасно понимал, что я предложу им тут же сесть за мой стол. К этому времени мне уже подали ужин. Я как сейчас вижу эту сцену. В зале было человек пятьдесят, среди них два или три журналиста, и все они смотрели на нас. И вот тогда, в этот вечер, я, не задумываясь о последствиях моих слов, объявил им:

«Я собираюсь покинуть Париж».

«Куда же ты направляешься?»

«Мне предложили контракт в Голливуде. И поскольку теперь ничто меня не удерживает здесь…..»

Было ли это с ее стороны проявлением цинизма или же она просто не понимала? Она приняла за чистую монету то, что я ей сказал. Ей было прекрасно известно, что четыре года тому назад я действительно получил предложение из Голливуда и что тогда я отказался, с одной стороны, из-за нее, ибо она не была включена в ангажемент, а с другой — из-за детей, тогда еще слишком маленьких.

Она мне сказала:

«Я очень рада за тебя, Франсуа. Я всегда была уверена, что все уладится».

А они так и стояли у стола. В конце концов я пригласил их сесть, сам не знаю зачем.

«Что вы будете заказывать?»

«Ты же прекрасно знаешь, что я не ем перед сном. Только фруктовый сок».

«А вам?»

Этот идиот подумал, что должен заказывать то же, что и она, и не осмелился попросить чего-нибудь покрепче, а он в этом явно нуждался, чтобы придать себе апломба.

«Метрдотель! Два фруктовых сока!»

Я продолжал поглощать свой ужин, а она сидела передо мной.

«Есть у тебя новости от Пьеро?» — спросила моя жена, вынимая из сумки пудреницу.

Пьеро — так мы называли нашего сына.

«Три дня тому назад я получил от него два письма. Ему там по-прежнему очень нравится».

«Тем лучше».

— Видишь ли, Кэй…

Почему-то именно в этот момент, не раньше и не позже, она попросила его:

— Зови меня, пожалуйста, Катрин. Тебе не трудно?

Он ходил взад-вперед мимо нее, на минуту остановился и сжал кончики ее пальцев.

— Видишь ли, Катрин… Все это время, пока длился мой ужин, моя жена все время поглядывала на своего маленького идиота, как будто желала ему сказать:

«Все же так просто, ты же видишь! Поэтому не надо бояться».

— Ты ведь по-прежнему любишь ее, да?

Насупившись, он дважды обошел комнату. Дважды останавливался и устремлял свой взгляд в сторону старого еврея-портного в комнате напротив. Затем, сделав затяжную паузу, как в театре перед главной репликой, он встал так, чтобы его лицо и глаза были ярко освещены, прежде чем четко произнести:

— Нет!

Он совсем не хотел волноваться, даже не был взволнован. Для него крайне важно было, чтобы у Кэй не сложилось неверного представления обо всем этом. И он торопливо заговорил в резком тоне:

— Я уехал в Соединенные Штаты. Мой друг, один из наших самых крупных режиссеров, мне говорил: «Место в Голливуде тебе всегда обеспечено. Такой актер, как ты, может и не ждать, пока к нему явятся с предложением о контракте. Езжай прямо туда. Обратись к такому-то и такому-то от моего имени».

Что я и сделал. Меня очень хорошо приняли, очень вежливо.

Ты понимаешь теперь?

— Приняли очень вежливо, но не предложили никакой работы.

«Если мы решим ставить фильм, где будет что-нибудь подходящее для вас, мы вам дадим знать».

Или еще:

«Через несколько месяцев, когда мы утвердим программу будущего производства фильмов…»

— Вот и все, Кэй. И ты видишь, как все это глупо.

— Я же просила называть меня Катрин.

— Извини, пожалуйста. Я постепенно привыкну. В Голливуде есть несколько французских артистов, которые хорошо меня знают. Они были очень добры ко мне. Все хотели мне помочь. Но я висел на них мертвым грузом. А у них и без того хлопотная и нелегкая жизнь.

Я не хотел их больше стеснять и предпочел переехать в Нью-Йорк. Ведь контракты можно заполучить и здесь, а не только в Калифорнии.

Сначала я жил в роскошном отеле на Парк-авеню.

Потом в отеле поскромнее.

И вот, в конце концов, нашел эту комнату.

И я был совсем один! Я был совсем один…

Ну, вот ты знаешь теперь, почему у меня столько халатов, столько костюмов, столько обуви.

Он прижался лбом к стеклу. К концу его голос задрожал. Он знал, что она сейчас подойдет к нему и сделает это совсем тихо, бесшумно.

Его плечо уже ожидало ее руки, и он не шевелился, продолжал глядеть на еврея-портного в окне напротив. Тот курил огромную фарфоровую трубку. Голос прошептал ему прямо в ухо:

— Ты все еще чувствуешь себя несчастным?

Он отрицательно покачал головой, но не хотел, не мог еще обернуться.