Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь

— Все это очень просто и глупо. Я могу тебе рассказать. В Париже все знают, и даже об этом сообщали газетенки. Жена моя была актрисой и тоже знаменитостью. Мари Клэруа…

— Я знаю это имя.

Она тут же пожалела о своих словах, но было уже слишком поздно. По-видимому, он отметил, что ей известно театральное имя его жены, а его нет.

— Она ненамного была моложе меня, — произнес он. — Ей перевалило за сорок. Мы женаты уже семнадцать лет. Моему сыну скоро будет шестнадцать.

Говорил он все это с каким-то отрешенным видом и вполне естественно смотрел на одну из фотографий, украшавших стену. Потом он поднялся и стал ходить взад и вперед по комнате, пока не кончил рассказывать.

— Прошлой зимой, совершенно неожиданно, она мне объявила, что покидает меня и будет жить с одним молодым актером, который только что окончил театральный институт и был принят в Комеди Франсэз. Ему был двадцать один год. Происходил этот разговор вечером в нашем доме в Сен-Клу… Это дом, который я построил, ибо я всегда любил собственные дома… У меня очень буржуазный вкус, надо тебе сказать…

Я только вернулся из театра… Она появилась вскоре после меня. Пришла ко мне в кабинет-библиотеку и, пока объявляла о своем решении с эдакой мягкостью, мне и в голову не могло прийти, что тот, другой, уже ожидает ее прямо у двери дома, сидя в такси, которое должно было их увезти.

Признаюсь вам…

Он тут же поправился:

— Признаюсь тебе, что я был так поражен, до такой степени ошеломлен, что попросил ее хорошенько подумать. Я понимаю теперь, какой смешной казалась ей моя реплика. Я ей сказал: «Поди поспи, малышка. Мы поговорим об этом завтра на свежую голову».

Тогда она мне призналась:

«Но дело в том, Франсуа, что я уезжаю прямо сейчас. Ты что, не понимаешь?»

Что же именно я должен понять? Что это было настолько срочно, что она не могла подождать до завтра?

Я действительно тогда не понял. Теперь, кажется, я понимаю. Но я вспылил. И, должно быть, наговорил много чудовищных вещей.

Она же не переставала повторять, сохраняя полное спокойствие и почти материнскую нежность в голосе:

«Как жаль, Франсуа, что ты не понимаешь!»

Они оба немного помолчали. Тишина была какая-то полновесная, абсолютная, в ней не чувствовалось ни тревоги, ни смущения. Комб закурил трубку так, как обычно это делал в некоторых своих ролях.

— Я не знаю, довелось ли тебе ее видеть в театре или в кино. Еще и сегодня она продолжает играть молодых девушек, и не выглядит смешной. Лицо ее, кроткое, нежное, немного печальное, украшают огромные глаза. Они смотрят на вас пристально, полные наивного простодушия. Ну, можно сказать, что это глаза косули, которая с потрясением и упреком разглядывает так зло ранившего ее охотника. Это в духе ее ролей, и в жизни она была такой же, как в ту ночь.

Все газеты об этом писали, одни культурно, деликатно, другие же откровенно и цинично. Этот юнец покинул Комеди Франсэз, чтобы дебютировать в одном из театров на бульваре в той же пьесе, что и она. Комеди Франсэз предъявила ему иск за нарушение контракта.

— А твои дети?

— Мальчик в Англии, в Итоне. Он там уже два года, и я хотел, чтобы ничего не менялось. Моя дочь живет у моей матери в деревне около Пуатье. Я мог бы вполне остаться в Париже. Я продержался там около двух месяцев.

— Ты любил ее?

Он посмотрел на нее, как бы не понимая, что она сказала. В первый раз так вдруг получилось, что слова не имели для них одинакового смысла.

— Мне предложили главную роль в одном серьезном фильме, где она была тоже занята, и я знал, что она туда в конце концов устроит и своего любовника. В нашем ремесле мы обречены постоянно встречаться. Вот один пример. Поскольку мы жили в Сен-Клу и возвращались вечером на машине, нам нередко приходилось видеть друг друга в ресторане Фуке, на Елисейских полях.

— Я хорошо знаю это место.

— Как и большинство актеров, я никогда не ужинаю перед спектаклем, зато довольно плотно ем после. У меня было постоянное место у Фуке. Они там заранее знали, что мне нужно было подавать. Ну и вот! Может быть, и не на следующий день, во всяком случае, совсем немного времени спустя после ее отъезда, там, в ресторане, оказалась моя жена, и была она не одна. Она подошла и поздоровалась со мной за руку так просто и естественно, что могло показаться со стороны, что мы разыгрываем сценку из какой-то пьесы.

«Добрый вечер, Франсуа».

И тот, другой, нервно подал мне руку и еле слышно пробормотал:

«Добрый вечер, господин Комб».