Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь

Ему хочется помочь мне. Впервые он расспрашивает меня о семье, и меня подмывает рассказать ему про Мануэлу, Оливье, отца. Но тогда придется говорить и про атмосферу в нашем доме. А мне стыдно, что я отнимаю у него время и как бы ворую его сочувствие.

С другой стороны, разве я могу довериться кому-то, даже Шимеку? Это тайна не моя, а мамы. И как мне кажется, я вправе молчать, поскольку я ее дочь, и никто не может требовать от меня, чтобы я донесла на нее.

Ну, а если в эту тайну будет посвящен кто-то другой? Даже Шимек? Я не знаю законов. Но, очевидно, если кому-то известно о преступлении, он обязан сообщить о нем властям.

Нет, я не смею ставить его в столь щекотливое положение!

Даже мысли не могу допустить, чтобы сделать его своим сообщником.

Из-за слов г-жи Рорив насчет собаки и тачки мне приснился кошмар. Он не отпускает меня и сейчас, хотя уже прошло столько времени; мне приходится убеждать себя, что сон не имеет ничего общего с действительностью. Ну, не нелепо ли обвинять человека на таком основании?

Разве не могла Мануэла действительно уехать? Она прожила у нас всего два месяца, мы едва знаем ее. Нам о ней известно только, что она с легкостью ложилась с любым, но таков уж у нее характер. Разумно ли обвинять маму лишь потому, что однажды вечером ее не оказалось дома?

Меня раздирают противоречивые чувства.

— Мне полегчало, оттого что вы позволили мне выговориться. Я очень вам за это признательна. И простите меня, если несколько дней я буду удручена или озабочена. Не обращайте на это внимания, ладно?

— Вы не хотите довериться мне?

— Сейчас это просто невозможно. Все будет зависеть от того, что будет дальше.

— Я не настаиваю.

— Вы позволите мне сейчас уйти с работы?

— Разумеется. Если нужно, возьмите отпуск на несколько дней.

— Нет, нет. Сидеть целые дни дома еще хуже.

Я неловко прощаюсь, словно мы едва знакомы и он для меня всего лишь высокое начальство. Как во сне, бреду к дверям. И чувствую: он пытается сказать мне глазами что-то такое, чего я не понимаю.

Обедать в столовой под любопытными взглядами лаборанток мне не хочется. Домой возвращаться — и того меньше, поэтому я захожу в ресторанчик, куда однажды забегала выпить коньяку, а потом пришла с Оливье.

Сажусь за столик, накрытый красной скатертью, бармен поворачивает рычажок проигрывателя, и в зале звучит ласковая, приглушенная музыка.

Есть мне неохота. И вообще я совершенно выбита из колеи. Скажи мне кто-нибудь, что сейчас придет полиция арестовать меня, — я поверю. И тем не менее я принимаюсь за еду и даже заказываю десерт, что со мной случается крайне редко.

На первом этаже, когда я приезжаю домой, никого нет, и меня снова охватывает необъяснимый страх. Ведь вполне возможно, мама пошла к себе в спальню вздремнуть.

Не снимая ни сапог, ни куртки с подстежкой из овчины, я выхожу через черный ход и под моросящим дождем направляюсь к садовой калитке.

Деревья почти облетели, на земле толстый слой мокрых листьев. В наш лес зимой никто не ходит. Метрах в ста от нас проходит дорога, ведущая от шоссе к Большому пруду, но мы срезаем, ходим напрямик по едва протоптанной тропинке.

Стыдно признаться, но я высматриваю следы тачки. Разумеется, на влажных листьях никаких следов нет. По берегу Большого пруда я дохожу до узкой протоки, соединяющей его со Старым прудом, над которой перекинут деревянный мостик.

Здесь листьев нет, и в грязи четко отпечатался след колеса, одного колеса! Ветви ив примяты, некоторые сломаны, словно через них протащили какой-то большой, тяжелый предмет.

Никогда еще ни один пейзаж не казался мне таким зловещим, никогда еще я не чувствовала такого одиночества. От дождя поверхность пруда кажется рябой, на фоне низкого неба четко вырисовываются черные силуэты деревьев. Я в куртке, но мне холодно. И так хочется с кем-нибудь поговорить.

Внезапно я сознаю, что отныне не смогу говорить об этом ни с кем и никогда.

Нерешительно поворачиваюсь, иду домой и думаю об отце, об Оливье, о том, что бы стали делать они, если бы узнали правду. Неужели у отца не возникло подозрений? Но если возникли — а мне кажется, да, — он отвергает их, предпочитает оставаться в неведении.

Ну а брат просто не способен сохранить тайну вроде этой. Он твердо решил пойти в армию, и, по-моему, для него это наилучший выход.

Мне по-настоящему холодно. Я едва сдерживаюсь, чтобы не стучать зубами. Мама слышала, как я пришла. А вдруг она следит за мной из окна?