Константин Сазонов - Фома Верующий

— Говорят, она в семейных проблемах великая помощница, затем и пришел сюда, — прошептал Игорь.

Я кивнул, а в следующую секунду, звеня ключами, к нам вышел дьякон с резной, богато украшенной чеканкой и камнями шкатулкой.

— Пойдем? — потянул меня за рукав Игорь. — Это часть ее нетленных мощей.

Прикоснувшись губами к теплому металлу, я почувствовал легкое головокружение и вышел на воздух. Мой попутчик появился через несколько минут. Я отметил, что он слегка побледнел. Все тот же дьякон так же жестом пригласил нас в трапезную к немногочисленной братии.

После восхитительного ужина из бобов с луковой зажаркой и травяного чая я начал подтягивать лямки рюкзака и собираться в дорогу. У постояльцев я уточнил путь до монастыря святого Павла и на прощание обнялся с Игорем. Выглядел он неважно, хлюпал носом и говорил, что «вот и доходился, что заболел», монахи приглашали его устроиться под крышей и в тепле, а не на улице. Поднимаясь на ту же вершину, с которой мы пришли в святую Анну, я обернулся. Двор был опять пуст и безмолвен.

В горах разлилась грусть. Синяя, бездонная, с древесносмоляным запахом, бьющая прямо под дых — туда, где обычно взлетают бабочки. Дома, в бетонных стенах улиц знойным летним полднем обычно только бродячие кошки своей деловитой безмятежностью напоминают, что все может кончиться до наступления темноты, но милостью неба, быть может, продолжится еще долгие годы. А здесь только я, лазурь, тишина и невесомая печаль.

Сегодня, насколько хватает взгляда, — бирюзовые бухты, над головой — море, а внутри разлился океан. Растаяли мои Гренландия и Северный полюс с Антарктидой. Буйные течения несут меня через этот перевал с горячим ветром. От стука посоха молодые змеи испуганно расползаются, скрываясь в кустарнике, что вдоль обочины, а в подсохший низкорослый лесняк опускается огромный солнечный шар.

Как и рассчитывал, через час пути я увидел древние стены вдалеке и горный серпантин, который замысловато вел к монастырским воротам. Рубашка снова промокла от пота, и я остановился передохнуть. К ощущению бани добавилось пыльное облако от пролетевшего мимо на полной скорости пикапа. Еще через пятнадцать минут я жадно пил из шланга в авторемонтной мастерской рядом с воротами обители, откуда послышался звон колокола.

В монастырском дворе я устроился в тени. Шла вечерня, и на улице было хорошо слышно величественное пение.

Через четверть часа ко мне подошел молодой монах-келейник и позвал с собой в гостевой дом:

— Я сам из России, из Пензы, а Вы?

— Я из Москвы приехал.

— Как там дома? Много, много в последний год едет сюда люда разного, не иначе тяжелые времена надвигаются, — в печальной задумчивости ронял слова под ноги монах. Сам-то я тут уже пять лет, — тихо продолжил он. — Отдыхал с друзьями в Греции, посетил Афон… и позвали. А другого раза уже вряд ли представится. Я оставил все и приехал. Вообще всё: квартиру, машину, небольшой бизнес, пьянки с друзьями, в общем, все бессмысленное, временное, наносное. Ну да ладно, у каждого свой путь. Вот ваша комната, тут еще три человека — все греки, местные. Здесь ваша кровать, полотенце, тапочки. Пока отдохните с дороги, через полчаса трапеза, так что присоединяйтесь. Да, и еще, на стене в рамочке устав, обязательно ознакомьтесь, его нужно соблюдать, — монах скромно улыбнулся, — Добро пожаловать в обитель Святого Павла Ксиропотамского. И дайте мне ваше разрешение, я впишу в журнал все данные и верну.

Монастырский распорядитель растворился в темных коридорах, а я, умывшись, решил отправиться на службу. Не решаясь войти, постоял пару минут у входа в храм, над которым возвышались древние крепостные стены, разглядывая ласточек в небе, послушал приглушенное массивными дверями пение, а после тихо протиснулся в полумрак, пахнущий ладаном. Глаза привыкали с минуту, после чего удалось оглядеться: рядом, опустив взгляд к полу, стояли крепкие парни в футболках, чуть поодаль на скамейках-стасидиях расположились монахи. Голоса певчих летели к старинным сводам и, сливаясь, превращались в одно цельное «кирие элейсон» («господи помилуй» (греч.) — авт.). Служба подходила к завершению. Вот дьякон в очках, звеня ключами, скрылся в сумрачном углу и появился с кованым ковчегом в руках. Прошел шепот: «Дары волхвов... святыни... идем приложимся». Быстрый поток людей проходил мимо святыни, я и не заметил, как оказался напротив ковчега, увидел вопросительный и пристальный взгляд. Торопливо снял с груди крест и передал служителю. Металл на доли секунды прислонился к ажурной ковке, и цепочка вновь оказалась у меня в ладони. В помещение ворвался поток света и люди пошли на выход. Большая компания задержалась возле высокого тучного дьякона, чьи черные пронзительные глаза, казалось, смотрели вглубь каждого. Люд гомонил, спешно писал записки и совал деньги священнику. Тот лишь поглаживал бороду и показывал, куда положить исписанные клочки бумаги. Я ненадолго замешкался возле этой небольшой группы, и только собрался выйти, как дьякон окликнул и спросил: