Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари

Оно уж если пойдет, так одно к одному.

С утренней почтой принесли письмо — незнакомый почерк на конверте. Письмо из Сибири. С предчувствием радости — никакого другого предчувствия почему-то не было — Кологрив распечатал конверт. Да… Боевое сердце ударило раз, другой в старую грудь, а потом забилось часто-часто. Кто-то молодым и нежным, как показалось Иннокентию Семеновичу, почерком от имени обкома комсомола, от имени комсомольцев-сибиряков приглашал его, Кологрива, приехать в город его юности, отметить круглую дату сибирского комсомола, одним из создателей которого в письме назывался Иннокентий Семенович Кологрив.

Как не поехать! По нескольку раз читал он это письмо, читал и комментировал отдельные места перед своими домашними, перед Еленой Борисовной и перед Анечкой. «Ах, черт возьми, нашли все-таки Кологрива, вспомнили, черт возьми. Слышишь, мать?» И так далее.

Иннокентий Семенович чертыхался, чтобы скрыть или как-то превозмочь этот комок, который подступил, черт возьми, к самому горлу и мешал, понимаешь ты, говорить.

(«…Вдруг кинулась на меня старушка: «Иннокентий! Кешка!» — говорит, а сама обнимает меня и плачет, а я, понимаешь ты, не знаю этой старушки, а потом, когда отстранил ее от себя, — как молнией осветило. «Машенька!» — крикнул я и тоже прижал ее к себе, и тут уж я, понимаешь ты, заплакал. Мы с этой Машенькой целовались на ночном дежурстве в нашей рекесемовской ячейке. Да, а потом подходит контр-адмирал какой-то и говорит: «Опять целуетесь, окаянные!» Ха! А это Севка, чоновец наш…»)

Это уже потом рассказывал Иннокентий Семенович, долго рассказывал в своем отсеке, за своим гигантским столом после путешествия в Сибирь, после этого великого путешествия в свою далекую грозовую юность…

Да, но это еще не все. Когда он пришел на кафедру и уже готов был показать своим коллегам необыкновенное письмо из Сибири, почитать его и покомментировать, в это время к нему в отсек заглянула группа ребят и девчонок.

— Иннокентий Семенович, — выступила вперед одна девчонка. Она была отважной, с бесстрашными глазами — режь ее, не отступит, — и на беленькой блузке у нее — комсомольский значок. Не пожалела беленькой блузки. — Иннокентий Семенович, — сказала она, — мы к вам от редколлегии нашей «Комсомолии».

Кологрив сразу сменил лицо и не ласково, а очень буднично отозвался:

— Я вас слушаю, — сказал он. «Что еще понадобилось им от меня?» — подумалось в то же время.

— Ко Дню Советской Армии, — сказала девчонка, — мы готовим специальный номер «Комсомолии», в этом номере мы дадим слово нашим фронтовикам — студентам и преподавателям.

Ребята, стоявшие позади отважной девчонки, подтвердили все, что она сказала и еще собиралась сказать.

— Но от вас, Иннокентий Семенович, — продолжала она, — мы хотели бы получить другое. Вы нам расскажите, Иннокентий Семенович, о гражданской войне. — Девчонка неотразимо серьезными глазами посмотрела на белую голову Кологрива и решительно прибавила: — Расскажите нам о своей… когда вы были юношей.

При слове «юношей» она не выдержала и залилась краской.

Однако ни одним мускулом не дрогнула.

— Зачем это вам нужно? — так же холодно спросил Кологрив, хотя уже чувствовал, что что-то такое с ним уже происходит.

— Нам рассказывал о вас Алексей Петрович, и нам это нужно в воспитательных целях. И вообще нам это интересно.

Так же как в свое время признание Лобачева глубоко растрогало Кологрива, так и теперь защемило сердце от слов этой девчонки.

— Что я должен сделать? — спросил он, уже полностью сдавшийся глядевшим на него юным и бесстрашным глазам.

— Вы должны написать нам очень большую статью. Об этом даже комсомольское бюро вынесло решение.

Иннокентий Семенович сказал «кхм» и первый раз за время разговора несмело улыбнулся.

— Когда это нужно? — спросил он.

— Завтра.

Иннокентий Семенович — все-таки с ним что-то такое произошло — не только не возразил, но даже не удивился такому сроку.

Почти не думая, он сказал:

— Хорошо.

— Спасибо, — сказала девчонка, — до свидания. — И протянула легкую свою ладошку.

Иннокентий Семенович поднялся и, чуть-чуть засуетившись, пожал эту ладошку и тут же вспомнил уже полузабытую радость от простого, оказывается, пожатия другой руки. Есть, оказывается, такая, понимаешь ты, радость.

Словом, на крупную голову Кологрива, на его седую, в белых стружках голову свалился нежданный и негаданный праздник.