Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари

— Ну, расскажи, Дворянинов, что у тебя там произошло? — спросил Гвоздев.

Дворянинов болезненно улыбнулся — так что под глазами еще заметней набрякли водянистые мешочки.

— Со мной, — ответил он неожиданным басом, — ничего не произошло. Если ты имеешь в виду выборы, то я действительно отказался принимать в них участие.

— Почему? — спросил Виль.

И Дворянинов выложил свою обиду, и голос его гремел, пока не остановил его член комсомольского бюро по фамилии Чекин.

— Ладно, хватит тебе, разошелся, — с сердцем сказал Чекин.

Дворянинов замолчал, и все другие тоже сидели и молчали.

— Ну что? — спросил у всех Гвоздев. Ему не ответили. Тогда Виль сам сказал. — Я думаю, — сказал он, — Дворянинов честно поступил, как свободный гражданин в свободном государстве. Он не захотел голосовать и честно об этом заявил. Будут другие суждения?

— Тогда, — сказал Чекин, — я прошу записать в протокол мое особое мнение.

— У нас же нет протокола, — сказал Гвоздев.

— Надо завести и записать туда мое особое мнение. Я считаю, что Дворянинова надо исключить из комсомола. — И вообще, — прибавил он решительно, — ничего общего с Гвоздевым у меня не осталось, и я буду просить вывести меня из бюро. Я требую внеочередного собрания. Пусть собрание нас рассудит.

Виль ничуть не испугался этих слов. Улыбнувшись тонкими губами, он даже пошутил:

— В наших рядах измена. — Потом серьезно добавил: — Собрание так собрание…

И на другой день, и на третий, до конца недели, шла проработка Гвоздева по всем инстанциям.

Лобачев заметил, что Гвоздев держится за свое уже не столько из убеждений, а в какие-то моменты держится уже из чистого упрямства, из ущемленной гордости. Внешне Виль немножечко посуровел и побледнел. Видно, трудной жизнью жила его неспокойная душа, трудно было парню в последние дни. Самого по себе Дворянинова, его поступка и последствий, связанных с этим поступком хватило бы даже взрослому человеку для серьезных переживаний.

Сложные чувства испытывал Алексей Петрович по отношению к Гвоздеву, который поведением своим, образом мыслей всегда ставил Лобачева в трудное положение, заставлял задумываться. «Дворянинов поступил честно, как свободный человек в свободном государстве». Так вот взял и выпалил, выпалил при всех, ни капли не сомневаясь в своих словах.

…Партия проводит выборы, комсомол же — дитя партии, ее резерв, ее смена. А комсомолец Дворянинов бойкотирует выборы, бойкотирует дело партии. Значит, ты не резерв партии, не ее смена?

Тогда уходи из этого резерва к чертовой матери, перестань считать себя сменой.

Так будет честно.

Такова логика.

И все-таки Виль вызывает в тебе сочувствие — в особенности тогда, когда выступает перед своими ребятами и девчонками, перед большой аудиторией.

Сейчас Алексей Петрович сидел в маленькой аудитории перед своей группой и слушал Борю Золотарева, выступавшего оппонентом по работе Заколюкиной.

Боря напропалую хвалил Заколюкину, превозносил так, что временами не верил сам себе, своим словам. То и дело он прерывал свою речь дурашливым всхихикиваньем, и разводил руками, и как бы оправдывался перед группой: «Нет, ребята, честное слово, это здорово. Хотите прочитаю?» И начинал читать что-нибудь из фельетонов или простых заметок Заколюкиной. А та сидела со своими дурацкими сережками — прямая, как вешалка, и важная, как королева. Боря хвалил Заколюкину искренне, но ему было легко это делать, потому что на этот раз сам он получил высшую оценку за практику, которую проходил далеко на Севере, в областной газете.

До сих пор еще он не мог прийти в себя и от впечатлений, и от высокой оценки, выставленной ему Алексеем Петровичем.

— Нет, честно, — Алексей Петрович, — говорил он во время перерыва. — Познакомился вот с такими морячками! Честно, моего возраста. — А сам все смущался чего-то, хихикал, как бы не веря в то, что с ним было. — Познакомился с человеком одним, во́ мужик. Честно, Алексей Петрович.

…Словом, внешне все было как было. Но что-то было уже другое. Чуть-чуть повзрослели ребята, хотя циник Сережа Чумаков сопровождал свои шуточки все тем же: «В нашем полку так, только так».

Алексей Петрович занимался со своими ребятами, но то и дело вспоминал Гвоздева, то лобастое лицо его с острым подбородком, то слова его и невыразительный тихий голос.

А в эти минуты отец Виля, Степан Игнатьевич Гвоздев, сидел в кабинете Федора Ивановича Пирогова и с глубочайшим вниманием, словно бы он изучал важнейший государственный документ, читал доклад своего сына еще на первом собрании, весной, а также протокольные записи выступлений Виля на других собраниях. Он сидел в том же кожаном кресле, в котором сидело до него много разных людей, в том числе и сын его, Виль, негодяй и мерзавец, маменькин сыночек, вожак комсомольский, жениться собирается… Ай-яй-яй-яй!.. Как же это случилось?..