Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари

— Пока Лопахин, — ответил философ, всегда мечтавший о реванше, потому что ему всегда не везло. Однако брыластое лицо его каждый раз сияло и было полно надежд на будущее.

— А Лева надеется на реванш?

— Да, Саня, я надеюсь на реванш.

Все здесь называли друг друга Левой, Левкой, Димкой, Лешкой и даже писателя, который был на десяток лет старше всех, называли мальчиковым именем — Саней. Одного Лопахина звали Лопахиным. «Миша» к нему как-то не шло. Хотя во всем он был равен со всеми.

Алексей Петрович, когда наперебой заговорили доценты и начали сыпать этими мальчиковыми именами, вспомнил вдруг веселое купанье летом на даче у писателя. Они ввалились в речку чуть повыше колен и затеяли возню. Философ с лысеющей головой и брыластым лицом и могучими бабьими плечами присел на дно реки. Небыков украсил его голову венком из водорослей. Римский сенатор! Потом писатель Саня, подкравшись к сенатору, утопил его вместе с венком. Поднялся опять ералаш, и среди визга, и шума, и выкриков — «Димка!», «Лешка!», «Саня!» — Алексей Петрович почему-то запомнил, его даже в сердце стукнуло, когда Саня крикнул философу.

— Левка, — крикнул писатель, — вытри, у тебя сопля, — и провел рукой под своим носом и тут же снова начал налетать на философа.

Алексей Петрович потому вспомнил об этом, что опять подумал, как и тогда, летом, что люди, даже если у них уже могучие обвисающие плечи, и обрыластые лица, и лысеющие головы, бессознательно хватаются за эти «Левка», «Димка» и так далее, как за некую соломинку, чтобы удержаться здесь и не скатиться туда. Люди, цепляясь за эти «Левка», «Димка», за «вытри, у тебя сопля» и так далее, бессознательно хотят забыть, что они давно не дети, что, в сущности, они уже пожилые люди, бессознательно хотят отодвинуть подальше некий роковой час.

— Леша, Лобачев, — сказал повеселевший писатель, — ты что? Захандрил и пьешь вяло. Ты что?

Лобачев улыбнулся и доверительно признался:

— Как становится весело, так сразу почему-то становится грустно. Правда.

— Это у тебя знаешь отчего? — сказал Небыков. — Это у тебя от вчерашней дискуссии. От Гвоздева.

— А что? — спросил писатель. — Опять у вас дискуссии?

— Да нет, — ответил Дмитрий Еремеевич. — Я им выдал вчера. Придумали, понимаешь, кошек каких-то. — И Небыков вроде захлебнулся или всхлипнул от смеха. Ему смешно было, как он вчера выдал им.

Лопахин подобрал момент, когда никто не говорил, и, не повышая голоса, как он делал всегда, и чуть шепелявя в каких-то звуках — не разберешь в каких, — сказал:

— Мальчишки! Барахтаются возле истины.

Так как пили уже чай, то при этих словах Лопахина все, как сговорились, сделали одно и то же движение. Все поставили стаканы на блюдца, отодвинули от себя.

— Нет, подождите, — сказал писатель и жестом руки как бы приостановил других, хотя никто еще ничего не говорил и пока даже не пытался что-нибудь сказать. — Подождите, — повторил писатель, — что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду — все… Вот сегодняшняя газета, — Лопахин взял с подоконника газету. — Две информации. Первая — о подвиге тракториста, ценою жизни своей спасшего чабанов и отару овец. Его подвиг отметили Почетной грамотой и сегодня сообщают об этом на четвертой полосе в разделе происшествий. Другой человек в это время заседал, потом принял ванну и лег спать в теплой спальне с кондиционированным воздухом. Сегодня, после выхода газеты, он будет отмечать свой праздник и принимать поздравления. Вся его заслуга состоит в том, что время отсчитало ему пятьдесят лет и в связи с этим правительство наградило его орденом Ленина, а газета сообщает об этом на первой полосе в разделе важных государственных сообщений. Человек этот — министр. Трактористу за подвиг — грамоту. Министру ко дню рождения — высший орден страны.

— А что, у нас рядовых не награждают? Загнул, — сказал Дмитрий Еремеевич.

— Я не об этом говорю, — продолжал Лопахин, — награждают или не награждают, я просто беру сегодняшний номер газеты и указываю на конкретный факт. Какова природа этого факта? — задал сам себе вопрос Лопахин, как он любил это делать в своих лекциях. — Во всяком случае, — ответил он, — не демократическая. Сущность этого факта ничего общего не имеет ни с народным государством, ни с социализмом.

— Ты же не знаешь ни этого министра, ни этого тракториста, — перебил писатель. — А говоришь — конкретный… Абстрактный гуманист! Может, этому человеку, который министр, по его делам памятник при жизни полагается? — уже всерьез сказал писатель.