Виктор Московкин - Остров меняет название

Для Рябинина с девяти лет рыболовные снасти и ружье были и учебой в жизни, и утехой, и средством существования. Отец был крутой, властный, но неудачник. Зашибло бревном, стал безнадежным калекой. Он любил поучать:

— Мы, Рябинины, испокон веков Волгой-матушкой кормимся. Запомни это.

Павел не перечил: в словах отца была правда. После армии он основался в городе. Отец был обижен — сын не пошел по его дороге. Павел выучился на токаря, хорошо зарабатывал, и все равно чувствовал себя не на месте. Тоска по Волге, родным местам не затихала. А тут известие — отец при смерти. Павел рассчитался на заводе, простился с друзьями и вместе с женой вернулся в деревню.

— Переходи на весла, — услышал я голос Рябинина. — Будем вытаскивать.

Мы были уже далеко от берега. Со всех сторон темнела вода. Никаких знаков, по которым можно было бы узнать, где поставлены сети.

— Церковь видишь? Высокую сосну сзади? Вон на бугре стоит! Это мои ориентиры. Ошибиться никак нельзя. Привычка к тому же, не первый год рыбачу. А опознавателей не ставим. Поставишь, так другой раз не только улова — снастей не найдешь. И воровства и браконьерства хватает…

Браконьеров он ненавидит люто. Как-то приехал в Щербаков по делам. Надумал зайти к родственнице, но с пустом неудобно. Решил купить на рынке пару свежих судаков, будто своего улова. Под навесом торговал рыбой хлюпенький мужичонка в фуфайке. «Почем?» — справился Рябинин, стараясь отгадать, что за снастью тот умудрился наловить такой мелочи. Продавец назвал цену, от которой у Павла Никитича запершило в горле. Ему не приходилось покупать рыбу, море давало бесплатно. Рябинин сунул под нос продавцу кулак с обидно сложенными пальцами. Тот испуганно отпрянул, пригрозил: «Милиционера позову!» Рябинин совсем осерчал: «Зови! Душу из тебя выну…»

К родственнице он пришел с пустыми руками. Долго ходил по комнате и тер кулаком подбородок: не мог успокоиться. Ему все же пришлось объясниться с лейтенантом милиции…

Рябинин стал выбирать первую сеть. Капрон засеребрился на солнце, звонко падали капли. Рыба попадалась не так уж часто. В основном это были лещ и судак. В одном месте вытащили сразу двух щук.

— Редкие гости пожаловали! — приветствовал их Рябинин. — Вот я вас!

Щуки бились в сетях, страшно разевали зубастые пасти и запутывались еще больше. Павел Никитич ловко высвобождал их из сетей деревянной палочкой. Он приободрился, повеселел и теперь казался всемогущим кудесником, который колдует около сетей, а к нему со всех сторон, со всего рыбьего царства плывут косяки неповоротливых лещей, нежной чехони, черноперых густерок; плывут и суются рылами в ячейки сеток, ему только и дела брать.

Однако по его лицу было видно, что он недоволен уловом. Просмотрев очередную сеть, в которой не оказалось ни одной рыбешки, он присел на борт, вытер руки о передник и стал свертывать цыгарку.

— Этак мы с тобой на хлеб не заработаем, — пошутил он. Неважно идет сегодня, хотя и погода подходящая.

Мы возвращались под парусом. Лодка, накренившись бортом, шла к берегу под косым углом. В корзине трепыхалась отборная крупная рыба.

— Мелочь в сеть не попадает, не то, что в невод. Потому только сетями и пользуюсь, — заговорил Павел Никитич. — Между прочим, в бригаде у нас ни одного невода.

Он улыбнулся, блеснув белыми зубами. В стороне показалась высокая мачта рыболовного траулера. Рябинин с любопытством посмотрел туда.

— Дело хорошее, а пользы мало. Зацепов полно. Другой раз по два трала в день рвут, а каждый стоит чуть не тысячу. Какая уж тут выгода! Море расчищать надо. А у нас пока баловство, не чистка.

Было около десяти утра. Высоко в облаках ныряло яркое солнце. Ветерок согнал туман, и впереди всплыла зеленая шапка острова.

— Остров Голгофы, — сказал Рябинин, — или Страдания, по-нашему.

Название острова меня удивило. Было в нем что-то озорное и, если хотите, таинственное.

— Откуда такое название?

Слово за слово выяснилась вся история с названием острова.

В этих краях жил один чудак. Когда-то и где-то учился, о чем любил всем рассказывать. Но никто не знал его основной специальности. Он работал и счетоводом в колхозе, и приемщиком на рыбпункте, и даже плавал матросом на Волге, но нигде не держался долго: или его прогоняли, или он уходил сам. У него была страстная тяга к перемене работы и местожительства. Оттого и жил бобылем.

Случайно он попал на этот островок бакенщиком. И, пожалуй, впервые взялся за дело с желанием. Иногда его навещали рыбаки, подбрасывали продукты, останавливались просто поболтать. Но основную часть времени он проводил наедине. И тут он вдруг заскучал. Одиночество оказалось ему не по силам. Он все чаще стал заливать свое горе вином, откровенно считая себя пропащим. Напившись, выходил на берег островка и надсадно орал: «Умру на Голгофе!»