Анатолий Левченко - Пятьсот веселый

Из разговоров новых пассажиров можно было без особого труда понять, что рыженькая и черненькая — сестры. Обитатели вагона узнали также, что две супружеские пары едут только до Новосибирска, а там для них забронированы билеты до Москвы.

Всем своим видом четверка подчеркивала, что ее пребывание в пятьсот веселом — просто досадное недоразумение.

Генке вначале показалось, что главным в этой родственной группе был высокий пассажир. У него был внушительный рост, крепкий голос, солидные манеры. И одежда тоже подходящая — френч из хорошего дорогого материала, галифе и высокие хромовые сапоги.

Но скоро стало ясно, что главное лицо в четверке — рыженькая. Как только новые пассажиры поднялись в вагон, она с возмущенным изумлением оглянулась вокруг.

— Ну, Александр. — Женщина злобно посмотрела на мужа. — Этого вагончика я тебе никогда не прощу!

Она даже не заботилась о том, слышат ее другие пассажиры или нет, она их просто не замечала. А муж что-то виновато забубнил, и было странно видеть его начальственное лицо таким угодливым и беспомощным.

Генке даже жалко стало этого человека. «Ох, и злая эта рыженькая, — удрученно подумал он, — такая красивая, а злая».

Но в черненькой Генка не разочаровался. Она ничуть не задавалась, а поездка в неудобном вагоне, казалось, только забавляла ее. Она посмеивалась, поглядывая на расстроенных родственников. Славный у нее был голосок — веселый, по-мальчишески звонкий.

— Не злись, Рита! — обняла черненькая сестру. — Неужели ты не понимаешь, что немножко проехать в таком вагоне — это даже романтично!

— После такой романтики нужно неделю в бане отпариваться, — успокаиваясь уже, произнесла старшая и, глядя в зеркальце, начала припудривать прямой ровненький нос.

Лесоруб по простоте душевной, услыхав, что женщины говорят о бане, взял котелок с теплой водой и предложил высокому пассажиру:

— До баньки вашим девушкам далеко, так екать. А умыться можно и сейчас.

— Спасибо, спасибо, — осанистый пассажир недовольно повернул к Ивану Капитоновичу озабоченное лицо. — Не видите, мы заняты!

Лесоруб неловко потоптался на месте, лицо у него стало по-детски обиженным.

Две новые пассажирки уже успели причесаться, подновили краску на губах. Они тихонько, но оживленно разговаривали, и по их взглядам на Владимира можно было догадаться, что речь идет о нем. Это заметила и Марина, она сразу замкнулась, а потом слишком горячо и оживленно начала развлекать близнецов, для которых еще утром смастерила две куклы из тряпок и сена.

В это время к вагону подошел одноногий инвалид с двухрядкой. Он присел на черную от мазута шпалу и запел жалобную поделку на мотив песни «Огонек». В песне говорилось о том, что солдату «оторвало все ноженьки, раздробило лицо».

Инвалид еще не кончил петь, когда черненькая Валентина, набравшись смелости, подошла к Владимиру. Тот оторвал глаза от книги.

— Мне неловко, — начала Валентина. — Мы пообещали заплатить вам за багаж…

— Вон как! — Владимир удивленно поднял свои четкие брови, но голос его звучал негромко и спокойно. — И сколько же мы заработали?

— Возьмите, пожалуйста, шестьдесят рублей. Мне неловко предлагать деньги человеку нашего круга, но…

— А я — человек не вашего круга, — серьезно сказал Владимир. — Я — человек более высокого круга. Но деньги все равно давайте. По социалистическому принципу — каждому по труду.

Бедная брюнеточка растерялась, краска залила ей щеки, на глазах выступили слезы. Она бросила деньги на черный породистый чемодан, потом забилась в свою крепость. Теперь настала очередь рыженькой утешать сестру.

А Владимир пожал плечами, подобрал деньги, спрыгнул вниз и положил их в фуражку инвалида. Певец, не ожидавший такой щедрости, с готовностью предложил:

— Я еще вам спою.

— Не надо, земляк. — Владимир присел рядом с калекой на ржавый рельс. — Давай покурим…

— Вы, конечно, в институт едете, — неожиданно сказал старичок учитель, обращаясь к Генке. — И в какой же, позвольте полюбопытствовать?

— В геологоразведочный. — Генка смутился, потому что относился к старому учителю с почтительной боязнью: а вдруг тому придет в голову проверить его, Генкины, знания — вот тогда придется, наверно, покраснеть!

Но старичок и не думал экзаменовать юного попутчика. Ненавязчиво и доброжелательно он расспросил Генку о поселке, о жизни шахтеров, а потом сказал:

— Мне вот тоже приходилось бывать под землей. Правда, не по своей воле. На ногах у меня были кандалы. В первый раз страшновато, конечно. Вода льется, кровля потрескивает, кажется, вот-вот рухнет на тебя. А потом привыкаешь. Меня только после Февральской революции из-под земли вытащили…