Анатолий Левченко - Пятьсот веселый

Муж Валентины уважительно внимал родственнику — тот был старше и по возрасту, и наверняка по должности.

Генка смотрел на их серьезные важные лица, слушал их полуслужебный разговор, и ему было скучно и обидно за красивых сестер, которые почему-то вышли замуж за этих явно неинтересных людей. А сестры тихонько разговаривали о чем-то между собой и, видимо, совсем не думали о том, хороши их мужья или нет.

Лесоруб, Николай и старый учитель сидели кружком и ели хлеб с салом, запас которого у таежника был, вероятно, основательным.

— Я в Свердловск еду, к сыну, — неторопливо говорил Иван Капитонович. — Один он у меня, так скать, единственный. Да вот, значит, не повезло ему: всю войну прошел, а под самым Берлином на мину нарвался. Позвонки повредило. Вот беда какая приключилась!

— И с той поры в госпитале? — удивился Николай и присвистнул, или это у него просто засвистело в легких. — Позвоночник — дело нешуточное. Хребтина! На нем весь человек держится…

— Главное, чтобы спинной мозг не был поврежден, — осторожно проговорил Василий Сергеевич: он, видимо, боялся тревожить лесоруба.

— Всех профессоров обойду! — В подтверждение этих слов Иван Капитонович рубанул воздух огромным кулаком. — Я Мишку свово на ноги поставлю. Нельзя ему умирать. Невозможно, так екать.

— Да, сколько парней война загубила, прямо ужасть! — неожиданно тонким голосом произнес Николай и закашлялся.

— А парень у меня хороший удался, — прогудел лесоруб, деликатно подождав, пока Николай справился с приступом кашля. — Десять классов перед войной завершил и курсы на офицера закончил уже в войну! Капитан! Шутка ли сказать. Фотокарточку прислал, так на одежде живого места нет — все в наградах.

Лесоруб помолчал, пожевал еще хлеб с салом.

— Нет, умирать Мишке никак невозможно. Поговорю с профессорами, до самых академиков дойду, так скать. Все расспрошу до предела, все разузнаю. А вдруг Мишане воздух нужен? А? Тут я и скажу профессору: у нас, мол, товарищ дорогой, в Приморье — не воздух, а мед натуральный. Лесной, духовитый. И корень женьшень у нас есть, и панты берем, и сало медвежье не переводится. Уж таких дохлых, господи прости, в наших краях на ноги ставят. А Мишка-то меня поздоровше будет. И ростом повыше, и в плечах повольнее. Нет, не позволю ему по госпиталям валяться. Ему жить надо, жениться, род наш корневский продолжать…

Лесоруб, видно, здорово переживал, но на его грубо высеченном лице почти не отражались глубокие движения души, и лишь в спрятанных под кустистыми бровями глазах притаились грусть и тревога.

— Мишка у меня — правильный парень. — Лесоруб свернул цигарку и раскурил ее. — Под Сталинградом в партию вступил, когда там самое пекло, так скать, заварилось.

— Хороший у вас сын, это по всему видно, — сказал Василий Сергеевич. — Обрадуется он, что отец приехал.

— Спасибо вам, так скать, на добром слове, — поблагодарил Иван Капитонович и добавил:

— А еще, к слову сказать, везу я Мишане женьшенью настойку и панты. Жена моя, Степанида, настойку сделала. А она уж умеет! Ох, и полезнющая настойка!

— А сын часто тебя, Капитоныч, письмами балует? — поинтересовался Николай.

— Он сам-то не пишет, — лесоруб озабоченно покачал головой. — Видать, трудно ему еще писать. Его руку я из тысячи узнаю. А вот после ранения другие почерки пошли. Хорошо пишут — красиво, разборчиво.

Старый учитель, услышав о «других почерках», поскучнел, загрустил, а Генка сразу вспомнил о Павке Корчагине. Неужели у Михаила такая же беда, как и у Павки? Генка вспомнил слова лесоруба: «А Мишка-то поздоровше меня будет». Он хотел представить молодого парня, который был бы здоровее и выше лесоруба, но не смог. Воображения не хватило.

А Иван Капитонович подошел к брусу на левой стороне вагона, встал, широко расставив ноги в яловых сапогах, и задумался, опустив голову на грудь.

Размышления таежника прервал хорошо поставленный голос представительного Александра Александровича.

— Вы с Дальнего Востока, товарищ? Александр Александрович прямо-таки светился

дружелюбием и вниманием, и лесоруб обрадовался новому собеседнику.

— Точно так, товарищ дорогой. Леспромхоз наш в райцентре находится, контора там. А мы в Муравейке лес валим, так скать.

— Далеко ваша Муравейка от Владивостока? — Александр Александрович открыл пачку «Казбека» и протянул ее лесорубу. — Курите, пожалуйста.

— Благодарствую. Хоть и махоркой пробавляюсь, но уважу, попробую легкого табачку. — Иван Капитонович неловкими пальцами с трудом взял папиросу, осторожно размял ее, прикурил. — Приятственно. Но вроде как по поверхности скользит, не пробирает, это самое. А от Владивостока мы далековато будем, ближе к Уссурийску. На машине часов десять добираться надо, а на лошадях — и того поболее.