Леонид Воробьев - Недометанный стог (рассказы и повести)

Старуха пришла, когда начало смеркаться, обросела трава и к грустному кукушкиному отсчету лет да и дергачиному отскрипыванию секунд прибавился молодецкий посвист соловьев. Старухой ее называть было еще рановато: это была высокая и ширококостная женщина лет пятидесяти. С двумя узелками в руках она зашла в избушку, а через несколько минут вышла и направилась к нам.

Мы смотали удочки и разводили костер, готовясь переждать короткое время негустой темноты до рассвета и нового клева. Димка чистил рыбу, я был у костра.

— Баламута моего тут не видели? — решительно спросила старуха еще издали.

Мы объяснили, передали то, что он наказал, предложили присесть, подождать ухи.

Она села и принялась помогать Димке, а попутно начала говорить. И сразу вспомнилось, как шел я пешком по Задоринскому волоку и встретился мне человек. Посидели мы с ним минут десять на упавшей сухаре-березе, и начал рассказывать он мне всю свою жизнь, вплоть до сокровенного. А потом пошли в разные стороны. И много раз случалось подобное. Видно, таково уже свойство русского простого человека. Вот и старуха.

— Носи ему, баламуту, — с. явным удовольствием нажала она на понравившееся ей определение собственного супруга, — то одно, то другое. А каково мне ноги ломать? Что мне семнадцатый год, что ли? Сюда четыре версты отломи, отсюда четыре. И ведь под боком работа была, то же самое сторожество. Сторожем он тут при штабелях, — пояснила она, — и на окатке помогает, и следит, чтоб рыбу не браконьерили. Так нет — сюда пойду. Зачем сюда? Зарплата там не меньше. Пойду. Леший с ним сговорит. Всю жизнь эдак.

— Сторожем он все? — видя, что она умолкла, спросил я, чтобы выказать нашу заинтересованность и поддержать разговор.

— Какое, к лешему, сторожем, — вдруг почему-то обозлилась старуха. — Все он прошел. И плотничал, и печничал, и на дорожное строительство ездил, и в городе бывал. Годов семь назад егерем устроился. Думала — подержится: понравилось ему спервоначалу. Ушел. На лесопункте работал, на перевозе работал, мясом в ларьке торговал. Геологи тут у нас партией ходили, он и у них побывал. Сейчас вот сторожит, лесоприемщику помогает да катает для приработка. Непутевая душа. Тьфу.

— Не держат, очевидно, нигде? — спросил прямо Димка.

— Как бы тебе «не держат», — обидчиво возразила старуха. — Он ведь все может. Малярит, стеклит, клеит. Будильник починить, или угол срубить, или шкуру снять, или опять же тебе стол сделать — все может. Начальник геологов ему так и говорил: «У тебя, слышь, Алексееч, руки — «золото»».

— Зашибает, значит? — попытался я внести ясность в вопрос и показал себе под подбородок, для понятности.

— Не пьет, — опровергла старуха. — Так, чекушку в праздник — бывает. Просто — путаный такой. А я-то с ним, окаянным, — снова вскипела она, — целую жизнь майся! И за что ты, господь бог батюшка, для меня этакое наказание удумал? У всех мужья как мужья, а мне, горемыке, невесть что досталось. Так до самой смерти и не поживешь на спокое. Уродятся же такие баламуты — ни себе, ни людям покоя, господи прости!

Расстроилась старуха и уху хлебать не осталась. Пошла к избушке, вынесла из нее сумку и пропала в сумеречных, умытых росой, а потому делающих шаг мягким и неслышным заливных лугах.

Есть уху пришел сам Алексеич. Показал нам улов: широченного леща с задубелой старческой чешуей и остекленевшими глазами. Сказал:

— Маленько не отпустил: как черт упирался. Старуха не приходила?

— Приходила, — сообщил Димка. — Жаловалась.

Алексеич поморгал своим единственным глазом на огонь, поглядел, как я наливаю водку в стаканы, улыбнулся, должно быть, вспомнив категорическое Димкино «нет», и спросил:

— А чего на меня жаловаться?

— Да с работы на работу, говорит, часто бегаешь, — объяснил Димка. — Не держишься нигде. И сюда зря устроился: ходить ей далеко.

Помолчали. Костер потрескивал, да соловьи заливались. Алексеич выпил отмеренную ему водку, захлебнул ухой и не совсем понятно проговорил:

— Это у нее уж так… Женское. Им ведь, бабам, что нужно: живи как Макар. Будешь жить как Макар, хоть и худо — довольны будут. А не так — сразу на дыбы. Ночевать-то ко мне в избушку пойдемте, — неожиданно закончил он.

— Клопы, наверно, там у тебя, — отказался Димка. — Да к тому же нам вставать на самой заре, с утра еще попробуем побросать.

— Разбужу, — опроверг Алексеич. — Я мало сплю. Бессонница у меня. И клопов нету. Клоп спокойного человека любит, со мной никак не уживается. Клопу надо барахла много и чтоб на одном месте человек сидел.