Павел Халов - Иду над океаном

БАЙКАЛО-АМУРСКАЯ БИБЛИОТЕКА «МУЖЕСТВО»,

ВЫПУСКАЕМАЯ ХАБАРОВСКИМ КНИЖНЫМ ИЗДАТЕЛЬСТВОМ ПО РЕШЕНИЮ КОЛЛЕГИИ ГОСКОМИЗДАТА РСФСР,

ПОСВЯЩАЕТСЯ

СТРОИТЕЛЯМ БАЙКАЛО-АМУРСКОЙ МАГИСТРАЛИ

Военный летчик первого класса капитан Александр Барышев получал новое назначение. За плечами капитана остались восемь лет службы в частях ВВС вообще и три последних года службы — в пустыне. Среди раскаленных песков — бетонная площадка с капонирами, с радарами, с КП, с мастерскими, словно оазис, хотя и этот оазис оставался пеклом. Там некуда было деться от раскаленного песка — он хрустел на зубах, был в борще, в волосах, раздирал веки, слоем лежал на планшетах. Там, казалось, не было ничего земного на много километров вокруг. И Барышев, проведший свою юность в богатейшем зеленью, водою, небом, мягким солнцем и снежной зимою крае, эти три года прожил точно на другой планете. Больше того, даже на высоте ему казалось, что он ощущает раскаленное дыхание пустыни. Так казалось всем летчикам. Они знали, что в армии их зовут сайгаками (кто-то прибыл из штаба и привез оттуда эту кличку). Командира полка, длинного, сухого и черного, как обгоревший шест, подполковника, окрестили «отец-сайгак». Комэск-два на очередном инструктаже предложил позывные: «сайгак»… «сайгак сто четвертый», «сайгак ноль пятый». (Это был бы Барышев.) Но подполковник, поглядев на комэска-два скучными глазами, сказал: «Чтобы я этого больше не слышал».

Барышев сам выбрал себе это место после трагической гибели отца. Собственно, отец погиб после того как Барышев уже выбрал себе путь: ушел в армию, солдатом. («Вы все думаете — отец держит меня на плаву?!») И только там, успокоившись, решил: авиационное училище. Он умел всегда выбирать главное: авиация — это двадцатый век.

В двадцать пять лет Барышев был военным летчиком первого класса, капитаном и командиром звена. Когда по прошествии трех лет пустыни, день в день, его вызвали в штаб полка, он, выходя из дощатого холостяцкого общежития, точно знал, зачем его зовут. Он сказал своему летчику-оператору, маленькому и басистому старшему лейтенанту, который погибал от жары и не выпускал из рук полотенца:

— Все, старлей. Служи дальше. Кончено…

— Отсюда не так быстро отпускают, товарищ капитан, — пробурчал тот.

Все три года Барышев пролетал с этим старшим лейтенантом, звал его на «ты» с первой минуты. А старший лейтенант так и не взял этого рубежа.

Командир полка передал ему, что приказом по армии его просьба о переводе на Север удовлетворена и что в штабе он получит назначение. Барышев видел, что расстается подполковник с ним спокойно. Но и Барышев не испытывал сожаления. Холодными веселыми глазами глядел он на длинного, скуластого подполковника, успевая в одно и то же время и думать о своем, и слушать, что тот говорит.

В день, когда Барышев передал дела, полетов не было. Дежурное звено изнывало на земле. «Противник» не шевелился, и радары вращались вхолостую. Барышев мог улететь и завтра — «Аннушка» приходила сюда ежедневно, но он не стал откладывать.

Насвистывая, он собирал свои нехитрые пожитки — ничего лишнего, как и положено военному, — бритва, вечерний костюм, спортивные брюки, пара белья, плавки, с которыми не расставался, хотя три года воды в большем количестве, чем в тазу, и не нюхал; пара крепких, в меру модных полуботинок, кое-что из обмундирования…

Посмотрел на книги и сказал оператору:

— Читай, сайгак. И передай другому.

— Так и полетите? — угрюмо спросил старший лейтенант.

— Как это так? Так вот и полечу…

— Ну и черт с тобой! — вдруг во всю мощь своего баса, неожиданного в его тщедушном теле, проревел оператор.

— Не обижайся, сайгак, — сказал Барышев весело. — Еще свидимся. Возможно, еще полетаем вместе.

Барышев понял его обиду, сам на него не обиделся, подумав, что вряд ли бы стоило оператору так реагировать. Летали в общем-то они неплохо. Сантиментов не было, это правда. Так ведь мужчины же они и солдаты, и заранее знали, что не на век сошлись, на время. И дорога потом у каждого своя. Ни ЧП с ними не случалось, не блудили в тумане, помпажа не испытывали вместе, не ошиблись ни разу. А опасности полетов самих по себе Барышев не признавал. Так и в звене вел себя. Если у истребителя основная забота — не сверзиться с неба, то он уже не истребитель, а что-то совсем иное.