Павел Халов - Иду над океаном

Полковник знал дворец — места выбрал хорошие. Только здесь Барышев вспомнил, что второй билет тоже остался у него.

Внизу на большом квадрате спортивной арены из некрашеных досок был сооружен большой помост с микрофонами вдоль всего параметра, посередине длинный стол. Пока все это было в темноте и только смутно угадывалось. Но вдруг вспыхнули юпитеры — с боков, сверху, там, внизу, — и помост точно сам засветился праздничным театральным светом… И дворец взорвался аплодисментами, гулом голосов. Где-то закричали что-то восторженное, но непонятное; на арене появился высокий худой человек с длинными руками. Лица его нельзя было разобрать, но было видно, как его глаза в юпитерах засверкали хрустальным блеском и золотился ежик волос. Человек поднял руку и хорошо поставленным голосом заговорил.

И слова, и вся обстановка настолько были необычными для Барышева, что он плохо понимал, что тот говорит. Человек говорил что-то вроде: «Вы, те, кто заинтересован в том, чтобы хорошо дышала великая держава — поэзия! К вам обращаюсь я!..»

Потом один за другим на помост стали подниматься другие люди — толстые и тонкие, молодые и старые, по-разному одетые, но каждый, как показалось Барышеву, был одет специально — даже тот вон в сером, невероятных размеров свитере. Поднимались женщины, и с каждым новым человеком аплодисменты усиливались. Потом и те, внизу, захлопали в ответ, и глаза их сверкали, точно драгоценные камешки.

Весь этот грохот умножался репродукторами, вмонтированными в стены и своды. И снова высокий и худой с прической ежиком начал говорить. Теперь он читал стихи. Он говорил плотными периодами и ладонью отсекал фразы. Дворец молчал, как будто умерли все, кто здесь был, и громкоговорители доносили подробности дыхания поэта внизу. Казалось, он, гигантского роста, невидимый, стоит напротив, в двух шагах, а не там внизу, маленький и тонкий, раскачиваемый неощутимым ветром. И Барышев словно заледенел.

Поэты сменяли один другого — и все повторялось сначала, и после каждого стихотворения дворец накалялся все больше и больше. Так не могло продолжаться до бесконечности.

Соседи справа и слева от капитана — молодые девушки и ребята — сидели, одержимые непонятным ему чувством. Барышев забыл о времени — это напоминало ему первый в его жизни полет в облаках. И Барышев не выдержал. Он, подгоняемый со всех сторон голосом, начал пробираться к выходу.

Не останавливаясь, чтобы перевести дух, и натягивая на ходу фуражку, Барышев выбрался, наконец, на ступени парадного входа. И здесь гремел голос.

Барышев вышел на пустынную аллею.

Потом он пил воду. Голос гремел, но уже далеко позади — под громадным небом он приобрел свои истинные размеры.

Подошла девушка. Барышев глянул на нее холодно. У стойки они стояли только вдвоем. Барышев посмотрел ей в глаза. Они были полны тишины и печали. Она сказала:

— Ничего подобного никогда не видела.

Она поставила стакан, снова поглядела на капитана просторными серыми глазами и сказала:

— Стихи нельзя принимать в больших дозах. Разве человек со слабыми нервами выдержит?

— У вас не выдержали, — угрюмо заметил Барышев.

Она улыбнулась:

— И у вас.

— Я не москвич, и я солдат.

«За каким чертом я пошел сюда!» — подумал Барышев, сожалея об утраченном чувстве свободы и независимости. И неделя, что предстояла ему в столице, представилась Барышеву бесконечной.

От стойки они отошли вместе.

— Как вас зовут? — спросил Барышев, еще не в состоянии справиться с раздражением.

— Светлана, — ответила она.

— Капитан Барышев, — представился он сердито. И, помолчав, сказал: — Стихи тут ни при чем. Это психическая атака.

Светлана внимательно посмотрела на него, медленно сказала:

— Пожалуй, вы правы…

Они вышли на площадь. Светлана спросила:

— Вам куда?

— Неужели у вас еще и машина?! — сказал Барышев.

— Нет, машины у меня нет, хотя я очень бы хотела ее иметь. Я спросила потому, что думала посоветовать вам, как добраться. Ведь вы же в гостинице живете?

— Да, я живу в гостинице.

— Простите — Барышев?..

— Да, моя фамилия Барышев.

— Барышев… Вы против машины или против частной собственности?

— Я против обузы.

— Ну и хорошо. А вот и мой троллейбус. Прощайте, Барышев. Спасибо вам…

Светлана протянула ему узкую, но энергичную ладошку. Действительно, подходил троллейбус, почти весь стеклянный. Долго еще потом Барышев не мог понять, отчего он вдруг сказал прямо и резко: