Гумер Баширов - Честь

Султан шел широким армейским шагом и жадно смотрел вокруг. Война заметно изменила его. И шагал он тверже, и в плечах будто стал шире. А раньше был какой-то вялый, болезненный.

— Точно, идет фашист!.. Идти-то идет, Хадичэ-апа, что скрывать, да вот уходить как будет?! Волга — это не шутка, Хадичэ-апа. Потому и говорю: прийти-то придет, да живым вряд ли уйдет! Это тоже точно! — Солдат смотрел на кучи скошенного гороха, на копны ячменя, стоявшие по краям дороги. — Хлеба-то какие хорошие уродились! — сказал он. — Теперь бы только убрать вовремя... А яровые на Яурышкане?.. Так, так!.. Ну, а Апипэ как живет? Здорова?..

Султан улыбался, ожидая рассказ о своей жене, о том, как тоскует, ждет его.

У Хадичэ даже в глазах потемнело. Ведь Апипэ вчера мужчину с пристани привела. «Что сказать?» — испуганно думала она, отворачиваясь в сторону, чтобы скрыть смятенье.

— Здорова-то она здорова... — еле выдавила Хадичэ. — В бригаде у нашей невестки работает. Да сегодня что-то дома была. По делу, видно, вернулась с поля.

— Ага, здорова, значит? Почему же не писала мне? — Султан тихо усмехнулся. — Своя ведь, близкая, Хадичэ-апа... По правде, соскучился я по ней. Сидишь на отдыхе после боя и думаешь... вспоминаешь! Беспокоишься все: здорова ли, не случилось ли чего? А во сне приснится, радуешься целый день, веселый ходишь...

Он пристально разглядывал раскинувшийся перед ним Байтирак; окинул взглядом речку, огороды, одетые зеленью улицы и, разволновавшись, вдруг часто заморгал глазами:

— Вот он!.. Родной уголок!

Боясь, как бы сосед опять не заговорил об Апипэ, Хадичэ принялась рассказывать о колхозных делах, передавала деревенские новости, но как только взгляд ее падал на сияющее лицо солдата, у нее сердце сжималось и даже дыхание перехватывало.

Когда они дошли до двух сосен, Султан торопливо поправил ремень, сдвинул набекрень пилотку и проверил кончиками пальцев, не подвернулся ли ворот гимнастерки.

— Скоро будем дома! Вон ивы на вашем огороде! — показал он на густо разросшиеся купы деревьев.

— Да, да, наши ивы. Не забыл еще, сынок!..

— Разве забудешь, Хадичэ-апа! Закроешь глаза — и деревня, вот как сейчас, перед тобой. Мысленно проходишь по ее улицам, пьешь воду из родника, ходишь по бережку реки, видаешься с близкими. Родина, она, оказывается, очень дорога, Хадичэ-апа. Любите ли вы ее, как мы, солдаты, любим?

— А как же? И нам она очень дорога. Потому и трудимся мы, ночей недосыпаем, чтобы сыновья наши сыты да одеты были.

— Верно, верно, Хадичэ-апа!.. Такая у меня злость на фашиста, кажется, сколько ни убивай, все мало! Приходилось мне и из автомата стрелять и в штыковую атаку ходить... Вот сейчас повидаюсь с родными, и снова на фронт. — Он нагнулся к Хадичэ, словно боялся, что кто-нибудь услышит его в поле, и прошептал: — Есть у нас такое оружие! Въедливая штучка... Только ты не спрашивай, я не скажу! Со временем услышишь, — подмигнул он и молодцевато сдвинул пилотку на голове. — Вон тесовая крыша с железной трубой — моя ведь, а? Дымок вьется... И чего она дома сидит в такую страду?.. Погоди, разыграю-ка я ее, войду тихонечко, чтобы не слыхала.

Прошли речку и поднялись на улицу.

Солдат, взволнованно одергивая гимнастерку, шагнул к родному дому.

Сердце Хадичэ бурно колотилось в предчувствии того страшного, что может произойти сейчас. Она боялась, что Султан в гневе погубит и тех, кто в доме, и себя. Но как же остановить его?

Она ушла было в клеть, сказав себе: «Пусть глаза не видят, уши не слышат!» — но, вспомнив, что у Султана нет даже родителей, раздумала и прошла на всякий случай в садик к себе, откуда виден был двор соседей.

На скрип калитки у Апипэ из-под крыльца с лаем выскочила черная, кудлатая собака с белой подпалиной на шее. Но, услышав знакомый голос, она заюлила, завизжала и, как бы моля о прощении, припала к земле и на брюхе подползла к хозяину.

Султан присел на корточки и погладил собаку, а та ластилась к нему, взвизгивала от радости. Вдруг глаза Султана удивленно уставились на голое место рядом с сенями, где раньше стояла клеть. И на месте амбара высилась только куча навоза. Сквозь проломы в заборе виднелись соседние огороды. Счастливую улыбку, недавно сиявшую на лице солдата, словно рукой смахнуло. Он недоуменно повел глазами по одичалому, заросшему лебедой да крапивой двору: всюду валялись помятые тазы, битая посуда, тряпье...

Султан встал, пристально вглядываясь в занавешенные окна, медленно поднялся на крыльцо и потянулся к полурастворенной двери, но, увидев что-то, резко отпрянул и, оторопело осматриваясь, словно сомневаясь, в свой ли попал он дом, остановился как вкопанный.