Гумер Баширов - Честь

На четвертый день спозаранку на полевой стан принесли районную газету. В ней сообщалось, что «Интернационал» за два дня обогнал десять колхозов и занял пятое место в районе. Тут же была напечатана другая заметка под жирным заголовком:«Куда катится «Чулпан»?»

Расстроенный Тимери, схватив газету, пошел к бригадирам.

— Позор! На тридцать девятое место откатились! — шумел он, потрясая газетой. — Ведь мы дали слово не отставать от аланбашцев! Что же это такое! Неужто силы у нас иссякли?

Юзлебикэ сама косила на лобогрейке. Вытерев обнаженной до локтя рукой потный лоб, она показала Тимери на девушек, идущих вплотную вслед за лобогрейкой. Они вязали, таскали снопы и ставили их в суслоны. Огромные, тугие снопы так и мелькали в их ловких руках.

— Кум! — крикнула на ходу Юзлебикэ. — Девушки мои еще не разошлись. Погоди, обгоним не только аланбашцев...

Тимери тяжко вздохнул. Он велел ей перевозить снопы на коровах, коней в лобогрейке менять почаще и косить при лунном свете.

А старик Бикмулла, проследив глазами за густою стаей самолетов, с грозным гулом летевших над Волгой в сторону Сталинграда, покачал головой:

— Ведь вот, ровесник, как обернулись дела! Все бы ничего, да на душе неспокойно. Подбодрить надо народ, подбодрить!..

В бригаде Нэфисэ было время отдыха. Женщины и подростки в глубоком молчании сидели возле копны и слушали Нэфисэ, которая взволнованно рассказывала им о чем-то, заглядывая в газету.

— Ее, босую, почти голую, вытаскивали на мороз и гоняли по улице. А она была совсем молоденькая, вот как наша Карлыгач. До утра мучили ее фашисты, а потом спросили: «Скажи, где партизаны?» Но она не сказала нм ни слова. Только на виселице, когда накинули ей петлю на шею, крикнула: «Родные мои! Бейте фашистов, уничтожайте их! Так велит Родина». Вот что сказала эта русская девушка, наша сестра!

Кто-то всхлипнул, многие украдкой вытирали глаза. Нэфисэ сложила газету и встала:

— Не плачьте, родные, утрите слезы! Разве слезами остановишь врага? Поглядите: Украина, Белоруссия в огне. Прислушайтесь, как топчет их фашистский сапог, как стонут там наши советские люди. Они взывают к нам... Ненасытный враг тянется сейчас к Сталинграду. Не отдадим мы ему Сталинграда! Не получит он волжского хлеба!..

Слушая горячие слова снохи, Тимери вглядывался в лица колхозниц. «Да, Нэфисэ права! Плакать теперь не время. Работать надо!»

Черная туча войны двигалась все дальше на восток, и тень от нее лежала на этих суровых обветренных лицах.

Обойдя все бригады, Тимери отправился домой, решив поднять на ноги всю деревню, хотя ясно и не представлял себе, как он это сделает. Ведь в деревне никого уже не осталось.

Он шагал, устало опустив плечи, заложив по привычке руки за спину.

Было еще раннее утро. Роса не успела испариться и переливалась на траве всеми цветами радуги. Над изжелта-зелеными волнами яровых хлебов стоял легкий запах меда. К нему примешивались ароматы спелого клевера и перестоявшей земляники, притаившейся в некошеной траве.

Тимери снял с головы войлочную шляпу и расстегнул ворот короткого тонкого казакина. С какой-то особенной нежностью разглядывал он окружающий его мир.

Ему были сейчас дороги и купавшийся в дорожной пыли воробышек, и шмель на лиловом цветке клевера, и жаворонок в небе, и все эти звенящие под ветром поля и пригорки. Сердце у Тимери сжалось от грустного волнения. Густые волны пшеницы, вон те дальние луга и блестевшая меж кустарниками речка, где он мальчишкой удил рыбу, сосны, задумчиво взирающие со склона горы на деревню, — весь этот родной мир будил в нем острое чувство любви, и под горло подкатывал комок.

Через леса и поля, облитые оранжевым сияньем, донесся глухой гудок парохода.

Тимери до боли сжал огромный кулак:

— Нет, не отдадим! Не отдадим Волги!..

Войдя в деревню, Тимери направился прямо в правление колхоза. Дверь канцелярии была раскрыта настежь, со стены во всю мочь хрипел репродуктор, а посреди комнаты, видимо пораженная этим гамом, стояла коза.

— Ах ты, безбожница!..

Коза вытаращила на Тимери огненно-желтые глаза, но затем, видимо сообразив, что сейчас по ее спине пойдет гулять линейка, прыгнула на скамью, а оттуда через раскрытое окно на улицу.

Тимери хотел позвонить на станцию. Но из телефонной трубки доносился невообразимый шум. Басовитые мужские, визгливые женские и даже детские голоса кричали одновременно на русском, татарском и чувашском языках; этот разноголосый гам покрывался страшным треском и свистом. Потом из общего шума вырывалось: