Рустам Валеев - Браво, молодой человек!

Он был мужчина, в конце концов, ему было почти тридцать, и он, даже не зная прямой вины за собой, казался себе виноватым. В том хотя бы, что для себя он не хотел ничего легкого, но хотел, чтобы ей было полегче, и ничего еще не сделал. Он был обязан постараться. Но он хотел еще, чтобы это было его п р а в о м хотеть и делать так, чтобы ей было полегче.

Наверно, было бы лучше, правильнее, если бы он поехал к ней сам. Не был он в этом Староконстантинове, но там, может, ей было бы лучше. Да ведь предлагали ей в Ворошиловграде место в филармонии. А нет — так они могли бы жить в каком-нибудь другом большом городе, и там бы она работала в театре или в филармонии. И не было бы тогда утомительной возни с детьми, этих поездок и таких бородатых чудаков, которые треплют ей нервы. Как слушали бы люди там, и Ворошиловграде или в Свердловске, ее игру или пенье! И какая была бы у них жизнь, без вранья, упреков, новая жизнь. И — точно ничего плохого не было тогда, давно.

Но тут же он вспомнил о матери.

Они с Жанной ничего не забыли из прошлого, но для них в том прошлом — только разлука. Ничего не забыли, но разлуки уже нет. А для матери? Вечная разлука с сыном, вечная разлука с женщиной, которую она называла сестрой…

Когда мы с нашей жизнью, нашей верностью, любовью, с нашим прошлым придем к тебе сейчас… ч е м это будет для тебя? Будет это общим нашим прошлым, в котором было всякое, или оно распадется — на мое, о котором я не жалею, и твое, которое не надо было бередить?

Добрая моя мама, подумал он, неужели с нашей любовью мы идем против тебя?

Он тосковал по Жанне. Они виделись каждый день, но он тосковал.

Он приходил к ней и видел ее тревожные глаза — будто вдруг он мог не прийти — ждущие и ласковые глаза. Он всегда долго и жадно ее ласкал. Иногда ей хотелось просто сидеть возле него. Она так и говорила, и они сидели рядом, вместе, как сидят родные люди, спокойные за новый день, в котором будут ласки и все только самое лучшее.

Могу же я хотеть и делать, чтобы ей было полегче, чтобы, в конце концов, я был мужем, а она женой! Ведь не замки я хочу построить, не войско вести, не протыкать шпагой соперников, я просто хочу, чтобы родному человеку было полегче!

Мать поймет. Но ч е м станет для нее наша с Жанной хорошая жизнь?

Все шекспиры, хаямы были чудаки. Люби друг друга беззаветно, иди на подвиги — и порядок! Когда любят двое, они, двое, сильнее всех зол, войск, племени.

Со злом ясно. А с добром?

Старый тяжеловоз с мохнатыми ногами-тумбами тащил телегу. На передке сидела Циля Овсеевна и держала в одной руке вожжи, в другой — кнут. Циля Овсеевна дергала вожжи, хлестала кнутом по толстокожему крупу коняги и оглядывалась назад, на бидоны, корзины, мешки.

— Здравствуйте, — весело сказал Рустем, обгоняя подводу.

— Молодой человек! — обрадовалась Циля Овсеевна. — Садитесь, подвезу вас. Молодой человек, не будьте к даме так равнодушны, как равнодушны эти тяжелые кони.

— Да я спешу, — сказал Рустем, но вспрыгнул на передок, и тут возница вручила ему вожжи и кнут и спросила закурить.

Курила она вкусно. И рассказывала:

— Вы думаете, мне лучше быть кучером и буфетчицей? Вы думаете, я имею больше, как имела, когда не была кучером и буфетчицей? Мальчишка там, на строительстве, какой-то начальник, агитировал меня, и вот я в таком виде, в каком вы меня видите теперь. Он говорил мне в том понятии, что я откалываюсь от юного поколения, что я, в конце концов, работник госторговли и не могу стоять в стороне от государственного строительства. Он говорил еще в том понятии, что я женщина, с какою можно договориться, — она оглушительно рассмеялась, так что коняга пошел быстрее. — Я ему отвечаю, как положено интересной еще женщине, но какая знает, что говорит с ребенком: «Пусть будет так, мальчик. Тетя тебя поняла и будет возить вам обеды». Да вы знаете его, такой кудреватый, похожий на еврейчика, однако татарчонок. В футбол играет…

— Знаю, — сказал Рустем, — это мой двоюродный братец.

— Я говорю, тетя тебя поняла. Конечно, такому комсомольскому мальчику я не могла сказать, что имею в этом мероприятии свой интерес. Душевный интерес!..

— Да, конечно, — сказал Рустем и подумал, что Панкратов не так уж редко пьет пиво, чтобы перебираться к нему под самый бок.

Когда они подъехали к стройке, раздались резкие суматошные удары об рельсину — будто начался пожар. Стучал Ильдар, широко замахиваясь и сильно ударяя об рельсину толстым железным прутом, и с лесов легко, искусно слетала братва, и потом Ильдар отбросил прут и повел братву к подводе.