Андрей Блинов - Никогда без любви

— Товарищи, пройдите вперед! Надо же людям поместиться! Все с работы спешат!

И люди подвигаются.

— Товарищи, в автобус вошла старушка. Уступите ей место!

Я жалею, что не успеваю встать, кто-то уже усадил старушку.

Мужской голос спрашивает:

— Девушка, далеко до Кремля?

— Три остановки. Я скажу.

— Спасибо.

— А что идет в «Ударнике»? Не знаете?

— «Колдунья».

— Это, говорят, по Куприну?

Кто-то приходит ей на помощь:

— От Куприна остались рожки да ножки.

И завязывается спор о «Колдунье». Он продолжается до тех пор, пока спорщики не выходят из автобуса. Оказавшись на тротуаре, они все еще яростно размахивают руками, что-то доказывая друг другу.

Новые пассажиры заходят в автобус. Голос Лили звучит успокаивающе и настойчиво:

— Товарищи, пройдите вперед!

На Москве-реке лежат вялые, грязные льдины. Между ними черная вода. Река кажется пегой. Сверкают купола Ивана Великого и стекла в кремлевских дворцах.

Вдруг меня будто кто-то по лицу хлещет.

— Кондуктор, сдачу! — раздался крик. — С четвертной ты мне дала всего два рубля.

Голос пьяный, я это сразу определяю.

— Не получала я двадцать пять рублей. У меня даже в сумке нет таких денег. — Голос Лили тверд и уверен.

— Ах, не получала!

— Да, не получала. Вы подали три рубля.

— Какое нахальство! Три рубля! Ну-ка дай сумку, посмотрим.

— Сумку не дам!

— Граждане, видите, она не хочет показать сумку...

Весь автобус шумит, взбудораженный. Как всегда в таких случаях, сразу находятся советчики и свидетели. Залетали тяжелые слова: «Обсчитывают. Всегда обсчитывают»... Я протискиваюсь сквозь толпу, бешено работая локтями. Опыт у меня на этот счет есть, и я скоро оказываюсь рядом с Лилей. Она стоит бледная, прижавшись спиной к стенке автобуса и зажав руками сумку. Я понимаю: умрет, но не отдаст ее никому. Я ищу обидчика. В толкучке не сразу нахожу его. Наконец я увидел молодого парня в высокой шапке-пирожке и в шубе с воротником шалью. Он стоит с красным лицом, прижатый в угол, и бормочет что-то бессвязно и неуверенно. Замечаю: у него большие оттопыренные уши. Слышу все то же:

— Было двадцать пять. Я не менял раньше... Нет и нет... Она...

— Подлюга, — говорит парень в серой кепке, в коротком полупальто, стоящий рядом со мной. — За чужой счет хочешь... У-у, клоп! Ни стыда, ни совести.

— Не смейте, не смейте... — Ушастик выставляет вперед руки, как бы защищаясь. Но никто не собирается его бить. Люди отвернулись, потеряв к нему интерес.

Мы втроем выходим на первой же остановке.

— В милицию поведете? — спрашивает ушастик и заискивающе глядит то на меня, то на парня в серой кепке.

— Да, конечно, — подтверждает парень в серой кепке.

— А имеете право? — спрашивает ушастик таким тоном, будто ловит нас на чем-то недозволенном.

— Вполне, — говорю я. — Мы дружинники.

Хотя никакими дружинниками мы не были, но я слыхал, что в эти дни в городе создавались рабочие дружины по охране порядка. Ушастик сразу затихает.

Лилин автобус все еще стоит. Парень в кепке прыгает на подножку и кричит мне:

— Разберись с ним!

Дверь захлопывается. Автобус трогается. Я долго смотрю ему вслед. Сам не знаю почему, становится грустно, будто от меня уходит что-то очень дорогое, без чего я не могу жить.

Оглядываюсь. Ушастика нет. Ну и черт с ним, думаю я. Трус! Очень-то интересно с ним возиться. Только попадись еще раз!..

Я бреду пешком домой.

Весенний вечер светел и влажен.

Горько пахнет тополиными почками.

Я не знаю, куда деваться от моей заботливой сестренки. Каждый день она докучает различными расспросами. Сегодня было то же.

— И чего ты такой сумный, Витя? — встречает она меня вопросом, когда я возвращаюсь домой.

— Что значит — сумный?

— Ну, вроде больной. Или уставший очень. Я вижу.

— Да? Какая ты у меня всевидящая.

— Ты что-то скрываешь... — Она обидчиво надувает губы.

Да, я скрываю. От всех скрываю. Разве я могу тебе рассказать, Надька? Ведь ты так медленно взрослеешь. Какой была при маме девчонкой с косичками, такой и осталась. Разве ты поймешь, почему я сумный? Как расскажу тебе о том, что все лето я ищу Лилю и не могу ее найти? Исчезла, будто в воду канула. В отделе кадров автобусного парка, когда я звонил туда, неизменно отвечали: «Уволилась». Мосгорсправка мне сообщила: «Такая в Москве не проживает». «Как же не проживает?» — удивился я. Девушка, которая дала мне справку, пожала плечами, сказала:

— А может, она за городом прописана?