Наталья Парыгина - Вдова

— Три года назад. А Володя к нам в гости приедет. Борис Андреевич по телефону с ним договорился. — Люба в разговоре с посторонними всегда величала мужа. — Ты приходи. Поглядишь, что за москвич.

Люба улыбнулась сдержанной горделивой улыбкой. Она выглядела утомленной, морщинки заметно прорисовались вокруг глаз, от губ отходили резкие черточки. И все же похорошела. Должно быть, от того, что не было теперь в ней ощущения своей сиротливости, своего многолетнего одиночества. Огонек любви освещал ее изнутри особенным мягким светом, рождая то спокойное ощущение своего достоинства, без которого не может быть женщина красивой.

— Так придешь, Даша?

— Отчего ж не прийти? Приду...

Дарья попыталась представить себе, каким стал тот мальчик, которого она первой приняла после появления на свет. Должно быть, красивый парень. Скорей всего, на мать похож.

Он в самом деле оказался похожим на Маруську: высокий, с черными волнистыми волосами и цыганскими, беззастенчивыми глазами. На подбородке отцовской приметой пролегла мягкая ложбинка.

— Дарья Тимофеевна? Очень приятно. Мама говорила мне о вас. Вы ведь из одной деревни?

— Из одной. Соседи.

Дарья сразу почувствовала какую-то натянутость, пожалуй, даже враждебность в отношениях Мусатова и Володи. Мусатов выглядел подавленным и нарочито суетился, помогая Любе накрывать на стол. Должно быть, встреча с сыном оказалась не такой, как он представлял.

— Садитесь за стол, будем обедать, — пригласила Люба.

— Сейчас, мама, — отозвался Володя с насмешливым нажимом на слове «мама».

— Зови меня по имени, —покраснев, попросила Люба,

— Ну, зачем же... Мне здорово везет на родителей, — усаживаясь за стол и обращаясь к Дарье, проговорил Володя. — На сегодняшний день я насчитываю три матери, из коих две живы, и два отца. Возможно, что это еще не конец.

Дарья заметила, как передернулось лицо Мусатова. Но он, потупившись, промолчал.

— Борис Андреевич очень ждал встречи с тобой.

— Мой папа... мой родной папа захотел взглянуть на меня, и я приехал. Но мой неродной папа мне ближе, так как в детстве он весьма ощутимо воспитывал меня ремнем, а также кормил и одевал. Впрочем, последнее он делает до сих пор.

«И ремнем бы, кажется, до сих пор было не лишне», — подумала Дарья.

— Кушай, Володя, — приглашала Люба.

— Благодарю.

— Может, выпьешь? — спросил Мусатов.

— Выпью.

— Вот с Дарьей Тимофеевной выпейте.

Володя налил себе более полстакана и выпил залпом, не морщась. Лицо его слегка порозовело, но говорил он трезво, не заплетаясь языком.

— Бездарно, папаша, бездарно вы прожили свою жизнь. Да и мою чуть не искалечили. Хорошо, что мама умно извернулась, нашла мне незапятнанного отца, переменила фамилию.

— Можно подумать, что я сам устроил себе такую судьбу, — побледнев, сказал Мусатов.

— Я думаю, что вы могли как-то выкрутиться. У моего московского папы друг отделался девятью месяцами. Девять месяцев в порядке расширения кругозора еще терпимо. Но восемнадцать лет...

— Володя! — звенящим от внутреннего напряжения голосом одернула его Люба. Она хотела еще что-то сказать, но Мусатов остановил ее взглядом.

— Я выпью еще, — сказал Володя, потянувшись к бутылке. — Вам налить, Дарья Тимофеевна?

— Нет. Я и то опьянела... Редко пью.

— Что ж, могу и один. У папы язва. — Он поднял стакан, посмотрел водку на свет, предвкушая удовольствие, и медленно, не отрываясь, выпил. — Я одобряю твой выбор, папаша. На маме ты женился неудачно, вы были друг другу не пара, это ясно. А сейчас я вижу полный контакт.

— Замолчи! — крикнул Мусатов. — Ты — мой сын и мой гость. Но держи себя в определенных рамках.

Володя, уставясь на отца насмешливым острым взглядом, медленно поднялся с места.

— Молчать? Нет! Я говорю то, что думаю. Я не привык к рамкам. Я хочу жить раскованно, не боясь слова, не связывая себя путами морали. Жить и наслаждаться. У моего московского папаши достаточно денег, чтобы позволить своему пасынку некоторые удовольствия.

— Ты забыл главное удовольствие, — перебил Мусатов.

— Догадываюсь, что ты имеешь в виду, — засунув руки в карманы и в вызывающей позе остановившись напротив Мусатова, проговорил Володя. — Ра-бо-та. Не так ли?

— Да. Работа.

— «Труд создал человека...» Но в чрезмерных дозах труд может превратить человека обратно в обезьяну. Давай закончим этот разговор, папаша. Останемся каждый при своих. Перевоспитывать меня поздно. И вряд ли ты сумеешь...