Наталья Парыгина: Что сердцу дорого

Ждет или не ждет?

Обласканное нежарким осенним солнцем, за окном вагона тянется жнивье. А вот промелькнул черный квадрат свежевспаханной зяби. И вдруг все скрылось за придорожной порослью молодых деревьев.

В невольном соседстве стояли тут мрачноватые равнодушные ели, и робкие березки с наполовину облетевшей листвой, и неприхотливые тополя. Кокетливые рябины дразнились красными гроздьями ягод. Но особенно хороши были клены. Их зубчатые листья — желтые, багряные, коричневые — летели мимо, словно стаи больших пестрых бабочек.

Ждет или…

Вадим сидел прямо, положив на столик большие, сплетенные в пальцах руки. Его удлиненное худощавое лицо было неподвижно, но выражение глубоких светло-карих глаз сменялось так же быстро, как осенние пейзажи за окном.

«Соня, моя Соня», — мысленно повторял Вадим.

Разве справедливо, чтобы человека, который четыре года прослужил в армии, никто не ждал? Тогда зачем бы ехать сюда? Ведь приятели-дальневосточники уговаривали его остаться. Один звал в Хабаровск, другой в леспромхоз. Да и самому Вадиму полюбился этот край. Нет, если бы не Соня…

— Товарищ солдат, не поможете мне?

Вадим вздрогнул. Очень полная соседка не могла закрыть очень полный чемодан. Вадим положил на крышку чемодана сильные руки, принажал, крышка заскрипела, но подалась. Женщина защелкнула замки.

— Спасибо. Вы не до Харькова?

— Нет, мне ближе.

Вадим оперся руками о столик и, чуть пригнувшись, стал глядеть в окно. Поезд ровно постукивал на стыках. И спешил как будто, а все же шел нестерпимо медленно. Кажется, предыдущие шесть суток пути не были такими долгими, как эти четыре часа от Москвы.

Сеют озимые… Две березы стоят рядом среди поля, сплелись ветками, точно сестры, и трактор осторожно огибает их. Грачи бойко прыгают на поле, клюют что-то. Ровным строем уходят на край земли, к голубому небосводу ажурные мачты высоковольтной передачи…

Странно, что Вадим робеет перед Соней. Перед голубоглазой девочкой с косичками, ученицей девятого класса, которая по-соседски проводила его на вокзал и даже поцеловала. Смешно так поцеловала: обняла за шею и потянулась к его лицу, а он не сразу догадался нагнуться. Такой и запомнил ее Вадим. Отважной, ласковой и смущенной. Полуребенком-полудевушкой.

Она писала Вадиму письма. Не часто писала. Через тысячи километров шли к Вадиму эти письма, тем более желанные, что ни от кого другого он не получал вестей.

«От невесты?» — спросил однажды Павел Грачев, новый друг Вадима. Вопрос показался Вадиму забавным. Соня — невеста? А Павел не отстал: что пишет, какая из себя, сколько лет. Этот разговор случился в первый год их армейской жизни, Соне тогда было всего шестнадцать. «Порядок! Вернешься — ей двадцать, в самый раз и поженитесь», — предсказал Павел.

Солдаты часто заводили разговоры о том, как вернутся домой, к матерям, к невестам, как сыграют свадьбу и по-хорошему заживут семьей. Ни одного близкого человека не осталось у Вадима дома, и самый дом он продал перед отъездом. Но Соня… Ей уже двадцать. И все четыре года она писала Вадиму. Почему бы им в самом деле не пожениться?

А поезд все несется вперед, погромыхивая на стыках, поезд везет беспокойных и равнодушных, опечаленных разлукой и жаждущих встречи, деловитых командировочных и счастливых отпускников, утомленных путешествием стариков и жадно льнущих к окнам подростков. Чуть покачивается вагон, и остаются позади деревеньки, пригорки, поля с высокими скирдами соломы, небольшая извилистая речка со склонившимися над водой ивами, и снова пестрый ровный строй деревьев заслоняет собой мир.

И вдруг вынырнули из-за леса пригородные постройки. Какие-то склады, домишки, огороды.

«Сейчас будет мост», — подумал Вадим, и через минуту в самом деле замелькали перед его глазами массивные клепаные переплеты моста, повисшего над небольшой и довольно грязной речкой. Справа за речкой открылся город.

Из окна вагона он казался просто обширным скоплением больших и малых домов, разделенных кое-где полосками деревьев, возвышающимися трубами котельных и стрелами строительных кранов. «Вот я и вернулся», — подумал Вадим и почувствовал, что не ради Сони, не ради одной Сони приехал сюда. Вместе с детством и юностью оставалась здесь частица его души. Пусть нелегкое было детство — от этого оно не кажется менее дорогим. С неодолимой властью зовут, тянут человека родные места, и даже в грусти светлым и желанным бывает свидание с ними.