Василий Еловских - На Сибирском тракте

— Как это?

— А Тобол выживат. Весной на лодках плаваим, а в огородах, считай, до пол-лета вода стоит. Четыре дома и осталося только. Все в Новую Михайловку перебрались. Скоро и мы с сынком…

Эллу стало знобить. Все тело пробирала частая неуемная дрожь. Сергей и хозяйка положили на больную пальтишко, тулуп и еще что-то. Стало тяжело. Элла съежилась, высунула из-под одеяла голову и, чувствуя наступление легкой благодатной теплоты, слушала бабкин глухой басок:

— Наша-то деревня шибко старая. Сколько людей прожило тут жись свою. Когда Колчака угоняли, страшная стрельба у нас была. Особо возле церкви. А когда колхоз появился и кулаков ссылать стали, у церкви-то высоконький мосток сделали, и все туды на собрания сходилися. С мостка того мужики речи говорили. Шибко, помню, ругались. Мой кум Яков Данилыч, покойник, до того однажды в азарт вошел, что с мостка свалился и рубаху ну чисто надвое распластал. Встал и обеими-то половинками рубахи как пальтом запахиватся, чтоб пуп не было видно.

— Не жалей, бабка, — усмехнулся Сергей. — Вместо одной старой деревни десять новых построим.

— Да я чего… Я так.. Посмотри-ка девку-то.

У Эллы опять кружилась голова, ее затошнило. Догадливая бабка быстро подставила к кровати таз. Сергей стал надевать сапоги.

— Ты куда, Серега?

— На кудыкину гору. Слыхал о такой? В Новую Михайловку.

Бабка подала Элле стакан воды. Зубы у девушки звонко постукивали о стекло.

Никола схватил с шестка кринку и, облив молоком штаны, подскочил к Элле. «Боже, какой неуклюжий», — подумала Элла.

— Она уже улыбается, — обрадовался Никола, — а выпьет кринку и вовсе хохотать будет. — Он обернулся к Сергею. — Вместе, что ли, пойдем?

Сергей махнул рукой — жест, который обозначал примерно следующее: брось, один схожу. Надвинув кепку на лоб, так что сломанный козырек прикрыл правую бровь, и тяжело вздохнув, Сергей вышел на улицу.

— Сколько до этой самой Новой Михайловки километров? — спросила Элла у бабки.

— Четырнадцать, ну, а в грязищу-то, почитай, и все тридцать наберутся. У нас тут так.

Сергей возвратился под утро. За окном раздался окрик: «Тпрру, тпрру!» В сенях тяжело застучали сапоги. Холодный ветер ворвался в избу.

Над Эллой наклонилась широколицая женщина в белом халате и спросила участливо:

— Ну, как мы себя чувствуем?

Было совсем светло, когда Элла проснулась. Ходики показывали тридцать пять восьмого.

Гремя ухватом возле печки, бабка сообщила, что парни ушли к машине и обещали вернуться. Фельдшерица уехала еще под утро.

— Ну как, поправилась?

— Ничего… Часы верно идут?

— Кто их знает. Идут и идут.

Элла пошла к тракту по той же проселочной дороге, по которой вчера они втроем добирались до Старой Михайловки. Бурливого потока, где Сергей чуть не уронил Эллу, уже не было, текла мелконькая — курам перебродить — речушка. По жнивью возле тракта шел гусеничный трактор и тащил за собой на канате «газик». За «газиком» бежал Сергей и что-то кричал. Увидев Эллу, он замахал рукой. Когда трактор остановился и стал приглушенно фыркать, Элла услышала:

— Айда в машину!

И вот «газик» снова бойко бежит возле тракта. Подсохшая, загустевшая за ночь грязь с ожесточением бьет по кузову.

— Как здоровье? — спрашивает шофер. Сам он выглядел помятым, оброс бородой и смотрел еще более угрюмо, чем вчера.

— Сегодня мы в норме, — ответил за Эллу Сергей. — Вот только не знаем, выкушали утречком что-нибудь или нет.

Элла хотела сказать: «И вовсе неостроумно», но вместо этого улыбнулась.

— Нет, не ела. Старуха предлагала, а я не стала.

— Вы допустили страшную ошибку, я вам скажу. Но она поправима. Микола, дай-ка мешок.

Сергей выложил на газету хлеб, огурцы и яйца.

— Может, чемодан подать? — предложил Никола.

Элла мотнула головой:

— Не надо.

— Мы уж с ней запросто, по-семейному, — Сергей подал девушке перочинный ножик.

— А соседка-то у тебя сегодня совсем тихая.

— Выучка, Микола. У меня строго. По утрам порка. Армейским ремнем. Себя кормлю сырым мясом, а ее растительной пищей.

Лоб у Сергея был перевязан. Бинт загрязнился и сползал на брови, оголяя засохшую рану.

— К чужой жене вздумал ночью присоседиться, — усмехнулся Никола. — И вот к чему это привело. Сколько раз я предупреждал…

— Правда твоя, Микола.

— Да скажите вы серьезно, — стала сердиться Элла.

— Из-за вас человек потерпел. Шибко торопливо сунулся в какие-то сени. Лоб пострадал, но и сени, говорят, не устояли.