Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия

Наступило тяжелое молчание.

— Отказаться от интересов родины, быть чуждым своему народу, его культуре, стать предателем! — продолжал глухо Виктор. — Вот к чему ведет ваша философия!

Глаза Кукарского растерянно блуждали по лицам слушателей. Оправившись от смущения, он заявил:

— Но ведь сама идея «гражданина мира» прекрасна?

— Да, как прекрасен удав, когда он глотает кролика. У него тоже есть идея!

— Вы, Словцов, кстати напомнили о еде, — послышался из угла насмешливый голос Устюгова. — Кушать смертельно хочется, распорядитесь насчет чая, — обратился он к Андрею.

Когда кончился вечер, Нина и Словцов вышли вместе. Подняв воротник шинели, Виктор говорил:

— Жаль, что сегодня не было Русакова.

— Да, очень! — согласилась девушка. — Его присутствие принесло бы кое-кому большую пользу.

Андрей проснулся поздно. Наскоро выпив чай, он направился к Словцову. Тот под навесом старого сарая выпиливал из фанерного листа рамки для портретов.

— Вступай в наш кооператив, — сказал он весело, протягивая Андрею руку. — Правда, членов только двое, я да Марковна, но по уставу открыт доступ и другим. Как ты думаешь, Марковна, — крикнул он, — можно Андрея Фирсова принять в наше кооперативное общество?

— Можно, — махнула та приветливо рукой. Только пускай со своим инструментом идет.

— Она у меня человек практичный. Покупай лобзик и включайся в общественную форму труда.

Виктор повел своего друга в комнату.

— Ну как спалось? — спросил он Андрея.

— Плохо. Все еще нахожусь под впечатлением вчерашних споров.

— Да, — задумчиво произнес Виктор. — Иван Устюгов искренен, его еще можно убедить, но Кукарский — это законченный тип меньшевика. — Помолчав, Виктор продолжал: — Он причисляет себя к лагерю реформаторов и является сейчас председателем клуба приказчиков в Зауральске. Эта организация сильная, опора местных меньшевиков. Кстати, у тебя есть намерения пойти сейчас к Русакову?

— Да, — ответил Андрей. — Знакомство с Русаковым мне обещала и Нина Дробышева.

Приближаясь к ямщицкой слободке, где жил ссыльный, Виктор продолжал:

— Русаков — большой оптимист. Ни тяжелые условия ссылки, ни каторжные этапы — ничто не сломило его. Епифан! — крикнул Словцов парню, сидевшему на скамейке небольшого домика. — Григорий Иванович дома?

— Дома! Заходите!

Встретил Русаков гостей на крыльце.

— Давненько не был, — сказал он мягким баритоном, пожимая руку Словцову.

— Знакомьтесь…

Андрей с уважением пожал широкую ладонь ссыльного.

— Ваша фамилия мне знакома. Вы не сын хлеботорговца Фирсова? — Русаков внимательно посмотрел на Андрея.

— Да.

— Слышал о вас и о вашем папаше, — произнес он, слегка сдвинув брови. — Проходите в комнату.

Андрей вошел к Русакову. В углу стояла простая железная кровать, затянутая цветным пологом, три стула, возле окна под книгами — небольшой стол.

Григорий Иванович обратился к Словцову:

— Как здоровье Марковны?

— Бегает, — ответил тот. — Беспокойная старуха.

Григорий Иванович посмотрел на Фирсова.

— Что-то я вас не видел раньше. Вы здесь живете? — обратился он к нему.

— Нет, я учусь в Петербурге. Каникулы провожу на мельнице отца, у знакомого мне механика.

— Почему не дома?

— Не разделяю взглядов отца на жизнь и живу самостоятельно.

— Это еще не все, — вмешался Виктор в разговор. — Там, недалеко от мельницы, живет такое симпатичное существо…

— Что же, все это достаточно веские причины и делают честь Андрею Никитичу. Устенька! — крикнул, приоткрыв двери, Русаков. — Самоварчик бы нам.

Поймав на себе ласковый взгляд квартиранта, Устинья поправила косу и пошла в кухню. Фирсов успел заметить красивую, статную фигуру девушки.

— Между прочим, у Никиты Фирсова есть интересный субъект, — заговорил Словцов и, улыбнувшись Андрею, продолжал: — Однажды на улице навстречу мне шагает огромный человечище. Вытянул руки и рычит, аки зверь: «Варавва, дай облобызаю». Винищем прет от него за версту. «Скорбна юдоль моя. Эх, студиоз, студиоз! Пойдем, — говорит, — в кабак». Облапал меня ручищами и загудел, как колокол:

«Может, я пью от неустройства жизни, а?» — «Не знаю, но человек, — говорю, — себе хозяин». А он так ехидно: «Если ты хозяин, поезжай обратно в свой университет». Чтобы отвязаться от пьяного, отвечаю шуткой: «Рад бы в рай, да грехи не пускают». — «Вот то-то и оно, — расстрига поднял указательный палец: — бог есть внутри нас, остальное все переменчиво».