Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия

Приоткрыв дверь, расстрига увидел молодого Фирсова, стоявшего у стола против какого-то господина, одетого в штатское платье.

— У вас крапленые карты! Ими играют только жулики! — Сергей стукнул кулаком по столу.

— Вы пьяны, милостивый государь! — Одутловатое, с нездоровым оттенком лицо игрока приблизилось к Сергею. — Вы забыли, что находитесь в порядочном обществе, щенок!

Сергей рванул скатерть со стола и крикнул в бешенстве, заглушая грохот посуды.

— Мошенники!

В комнате поднялся невообразимый шум. Ударом кулака Сергей сшиб с ног игрока. Казачий офицер схватился за эфес шашки. К нему подскочил Никодим и рванул за темляк. Запнувшись за лежавшего на полу пьяного трагика, офицер упал. Расстрига навалился на господина с помятой физиономией и, схватив его за горло, прошипел злобно:

— Деньги!

По комнате металась испуганная певица.

— Деньги! — задыхаясь, прохрипел Никодим.

Шулер пошарил рукой в кармане и вынул пачку ассигнаций.

Ломая руки, Элеонора кинулась к Сергею:

— Растащите их: они задушат друг друга.

— Никодим, брось ты его, а то на самом деле отправишь на тот свет. Ну их к чертям!

Елеонский поднялся и, сунув деньги за пазуху, с ненавистью посмотрел на Сажней.

— Облапошить хотели парня, не удалось!

Утром, когда город еще спал, Сергей и Никодим выехали на заимку Толстопятова.

Заимка Дорофея Толстопятова стояла на полпути к Марамышу. Обнесенная высоким частоколом, с массивными воротами, она напоминала скорее пересыльную тюрьму, чем жилье богатого землевладельца. В ограде, заслоняя купы деревьев, стоял большой дом, сложенный из толстых бревен. Справа, прячась в зелени старых берез, — старообрядческая молельня. Хозяин был беспоповец, не признавал икон и новых церковных книг.

За оградой, на опушке леса, виднелось несколько ветхих избушек, где жили толстопятовские работники.

Дорофей встретил гостей приветливо.

— Уж не обессудьте, — говорил он им, поглаживая бороду. — Живем в степи, добрых людей видим редко; чем богаты, тем и рады. — Сергей с любопытством рассматривал потолок и стены, расписанные яркими красками.

— Семья у меня небольшая, — продолжал хозяин, — сам да старуха, Агриппиной зовут, да дочка Феония. Только не дал бог ей счастья. Маленькую роняли с крыльца, теперь с горбом ходит, — вздохнул он, — да, признаться, и умишком-то не богата.

Из-за косяка выглянуло одутловатое, с синими прожилками лицо горбуньи. Хихикнув, девушка скрылась. Жена Дорофея, высокая, худая женщина с мрачным лицом, молча поклонилась гостям и стала собирать на стол.

— Хозяйство, слава те, господи, немалое. Одних работников осемнадцать человек. Из переселенцев, рассейские. Всех обуть, одеть надо, а начнешь на работу посылать — хлеба, говорят, дай. А где я им его напасусь. Ну и стряпают бабы с лебедой да с отрубями. Едят, слышь ты, — обрадованно закончил он. — Присаживайтесь к столу! С дорожки-то по маленькой выпить надо! — Выбивая пробку, он хлопнул бутылкой о ладонь и налил рюмки.

Агриппина поставила на стол пироги с капустой и свиное сало. Сергей после рюмки водки с аппетитом принялся за еду. Не отставал и Никодим.

— Добавь-ка, — кивнул Дорофей жене. Та вынесла из чулана большой, чуть розоватый кусок сала и, разрезав его на мелкие части, поставила на стол.

— А добренькое у тебя сало, Дорофей Петрович, — сказал Никодим.

— Боров был подходящий, пудов на шесть. Вот только заколоть пришлось не вовремя.

— Почему?

— Парнишку у поселенки съел, — ответил спокойно Дорофей.

Никодим от изумления разинул рот и, выронив сало из рук, спросил чуть слышно:

— Как так?

— Притча такая. Просто сам дивлюсь, — развел руками хозяин. — Дарьин-то парнишка, так зовут поселенку, ползунок был, не больше года. Ушла, значит, она на покос и оставила его со старшим братишкой. А изба ее стояла рядом со свинарником. Свиней-то у меня, слава те, господи, штук тридцать, не считая поросят. Ну вот, ушла, значит, на покос, наказала старшему глядеть за годовиком. Ейный-то парнишка, стало быть, уснул, а маленький-то, лешак его возьми, выполз из избы, дай — к свинарнику. Добрался, значит, до жердей, потянулся ручонками и — кувырк в загон. А свиньи — что, известно, сгрудились вокруг него и давай катать. Взрослых-то никого не было. Я со старухой отдыхал втапор в сенках. Боров-то у меня был — чисто зверюга, людей близко не допускал. Ну, стало быть, кинулся на мальчонку и разорвал на части. Я, значит, сплю. Прибегает Дарья, раскосматилась, глаза дикие, завыла: «Будь вы прокляты! Дите мое съели». Я ей говорю: не вой. Пудовки две хлеба отсыплю, борова заколю, мясца еще дам… Друг ты мой, что она делала! Билась о землю головой, волосы рвала, а остатки сынишкиной-то рубашонки прижала, слышь, к груди, да так это дико завыла, что мороз по коже.. А борова-то пришлось зарезать: на людей стал кидаться, — вздохнул с сожалением Дорофей и предложил: — Давайте еще по рюмочке!