Иван Абрамов - Оглянись на будущее

— Давно не высыпается. Плохо это. Нельзя так. Ты в самом деле считаешь, что у него перед твоим Егором больше обязательств, чем у тебя?

— Что я могу? — опять вспылил директор. — Чего вы от меня хотите? — но и умолк, сник под укоризненным взглядом Терехова. Долго молчал, доставая из деревянного стаканчика на столе отточенные карандаши и ломая их на кусочки, то багровея, то бледнея. Взял было папиросу, которую положил в пепельницу еще два часа назад, брезгливо отшвырнул ее, угодив в плетеную корзинку для бумаг, спросил убито, покорно: — Маркыч. Может, поехать мне… туда? Охальничает он там. Несет какую-то околесицу. Набрался, скотина, по кабакам всяких… премудростей.

— Я думаю, не надо, — пожал плечами Терехов. — С пьяного взятки гладки, а завтра у тебя не останется ни времени, ни пороха.

— В этом я виноват? — опять сбычился Тушков.

— Последнее дело, искать вину задним числом. И вообще, поступай, как хочешь, но будет вовсе плохо, если дело передадут в суд.

Тушков залпом выпил давно остывший чай, поставил стакан на пластмассовый поднос, облизал губы, сдернул с вешалки свой плащ, произнес обреченно:

— Когда-то этому быть. Без суда иль по суду — матери жалко. Не вынесет она, поверь. Она давно на пределе. И рухнет все, все рухнет.

Терехов хотел сказать что-либо теплое, но удержался…

— Вызови твою машину, — тихо попросил Тушков. — Не хочу, чтоб мой шофер в такие места… меня доставлял.

— Они все знают, и твой, и мой, и вообще все, — вздохнул Терехов. Набрал номер, вызвал дежурную машину.

Минут пятнадцать, пока не просигналила под окном машина, сидели молча. Лишь уходя, Тушков сказал:

— Маркыч. Тут дело куда сложнее. Тень моего сына мне тягостна, но вот курьез: он как-то сказал матери, что мог бы… если бы они согласились. Я имею в виду бригаду Стрельцова.

— Павлова, — опять поправил Терехов директора.

— Ты с ними в дружбе. Посодействуй, прошу тебя. Очень прошу.

Шофер открыл заднюю дверцу, выждал, пока директор усядется, лязгнул сердито, сел на свое место и спросил ворчливо:

— Вы один? Куда ехать?

Не повернулся язык назвать адрес. Нелепо это. Директор, кто бы там ни был начальником штаба, все равно попечитель народной дружины. А он не только боится ехать туда, он не решается назвать адрес.

— Пролетарская, семнадцать, — все же вымолвил Тушков. И спросил без всякой логики: — Вам не приходилось там бывать?

— Под замком нет.

Вот так. Надо было вызвать свою машину. Свой не осмелился бы грубить. Но что ты ему скажешь? Терехов прав, шила в мешке не утаить. У директора только один сын. Такой славный парень. А! Наследник. Никуда не денешься.

— Не слышно у вас, четырнадцатый энергопоезд еще крутят? Я к тому, что с часа на час кончаются испытания… — И опять одернул себя Тушков. Никак не найдешь ты, директор, правильного тона. Ни с Тереховым, ни вот — с шофером. Про Стрельцова и говорить нечего.

— Четырнадцатый остановили, — охотно ответил шофер. — Часа полтора тихо на стенде.

— Благополучно? — вырвалось у Тушкова. На этот раз искренне. Какие там у отца семейные заботы, но он был, есть и будет директором. Не потому, что директором проще, нежели отцом.

— Я точно не знаю, — совсем общительно, уважительно продолжал шофер. — Там у меня брат на котлах. Слышно было, что-то не так у них. Но точно не знаю.

— Позвонить надо, — засуетился директор. — Остановите у автоматной будки.

— Теперь до штаба рукой подать, — вопросительно обернулся шофер. — Оттуда удобнее.

«Кому удобнее, почему удобнее? — мгновенно вспылил Владимир Васильевич. — Кошмар какой-то. Скоро… хоть переселяйся в кабинет Стрельцова».

Но это была вспышка отраженного света. Тушков не смешивал обязанности отца и директора.

Шагая по длинному плохо освещенному коридору штаба дружины, Тушков пытался представить: каков он здесь, у себя в резиденции, грозный Иван Стрельцов. Правду сказать, он хотя и мельком, но не однажды слышал, что Стрельца местная шпана и пьянчужки боятся пуще самого начальника милиции. Правда и то, что Тушков гордился этим. И как же — Стрельцов не сам по себе, он во главе заводской дружины. А все заводское — его, пусть хоть как угодно и кто угодно это понимает. Но разве хозяин может так малодушно робеть в своем-то хозяйстве?

В маленькой квадратной комнатке — письменный стол, два стула перед ним. У стены — старенький диван с обшарпанными до белого подлокотниками. Шкафчик, какие держали на кухнях лет пятнадцать назад консервативные хозяйки. Расписные стекла, розовенькие занавесочки, большущая, как лабазный замок, ручка в виде закорючки.