Яков Липкович - Баллада о тыловиках

— Вот смотрите! — Комбриг взял лежащий на карте карандаш. — Немцы обложили нас со всех сторон. С запада и севера — в самом Лауцене. На востоке они перерезали основную дорогу и захватили значительную часть Куммерсдорфа. На юге дорога блокирована фаустниками. Их немного. Зато восточнее, — карандаш уперся в подкову леса, — сосредоточено около двадцати танков и самоходок.

— Я знаю это место, — воспользовавшись короткой паузой, вставил Борис. — Иптаповцы предупредили нас, что там немцы, и мы свернули в лес…

— Правильное решение, — заметил комбриг.

— Молодчина медицина! — похлопал Бориса по плечу начальник политотдела майор Бурженков и засмеялся, довольный неожиданной рифмой.

— Смотрите и запоминайте, — предупредил Бориса полковник. — Сегодня с рассветом, а именно в шесть сорок пять, мы предпримем новую попытку прорыва. На этот раз здесь!..

Карандаш провел южнее Майнсфельда невидимую линию.

К пяти ноль-ноль будут готовы проходы в минном поле. Небольшие заслоны и фаустники, которые встретятся у нас на пути, мы надеемся, будут опрокинуты с ходу… А вот дальше нас ожидают неприятности. Мы сразу можем попасть под удар этих двадцати танков, а также тридцати танков, которые наверняка будут брошены на нас из Куммерсдорфа.

— Двадцать плюс тридцать… — начал почему-то вслух складывать Борис.

— Да, пятьдесят, — сказал комбриг. — Против пятнадцати… Задача Рябкина состоит в том, чтобы отвлечь на себя эти танки, тем более что вы от них близко… В Куммерсдорфе аналогичная задача будет поставлена перед батальоном Яценко.

— А разве Яценко в Куммерсдорфе? — удивился Борис.

— Да. Сегодня днем он зацепился за северную окраину городка, и немцы ничего не могут с ним поделать.

— Так вот в чем дело, — протянул Борис. — А то мы никак не могли понять, что там за стрельба.

— И последнее, — сказал комбриг. — Последнее по счету, но первое по важности. Передайте от меня подполковнику, что бой пусть начнет затемно до начала прорыва…

«Кукурузник» летел в кромешной тьме. Где-то над ним висела луна, прикрытая плотными и темными облаками. Хорошо, что ее уже нет, а то бы их запросто увидели с земли. Зато мотор слышно, наверно, за много километров. Шли они низко, и, как сообщил пилот, выше пятисот метров не поднимались. Близость земли ощущалась буквально пятками. Но разглядеть ничего не удавалось: густо темнели какие-то неясные тени.

Несмотря на считанные минуты полета, Борис стал дремать: сказывались усталость и напряжение этого долгого и тяжелого фронтового дня — дня, которому не видно ни конца, ни края.

А в полусне сегодняшний день дробился мелкими и неровными осколками. И только одна последняя стычка с начсанбригом расползалась во времени и пространстве.

Началось все с того, что Борис, радуясь предстоящей встрече со своими, спустился в длинный и низкий подвал, где размещался медсанвзвод, и увидел смутившуюся при его появлении врача Веру Ивановну.

— Вот привез бинты и вату! — сказал Борис, сбрасывая мешок на пол.

— А у нас уже есть, — ответила она, поджав губы.

— Заняли у кого?

— Боря, что случилось? — тихо спросила Вера Ивановна, покосившись на дверь в соседнюю комнату. — Почему вас так долго не было?

— Как почему? — Борис даже растерялся.

— Николай Михайлович вами недоволен, — шепнула она и опять оглянулась на дверь. Никого на свете, включая немцев, она не боялась так, как начсанбрига.

Борис вспыхнул:

— Только и всего?

— Боря! — упрекнула она его…

Борис с грохотом вошел в комнату начсанбрига. Тот встретил его вопросом:

— Вы где шляетесь?

— Я вам могу дать адреса. Сходите.

— Люди воюют, а вы пользуетесь любым поводом, чтобы околачиваться в тылу! Мне не нужны такие военфельдшеры!

— В таком случае разрешите идти?

— Идите!..

Борис четко повернулся и направился к выходу. У двери обернулся, сказал с усмешкой:

— Позвоните комбригу. Он представит вам исчерпывающую информацию насчет моего времяпрепровождения…

Надо было посмотреть на Николая Михайловича. Этой фразе под занавес позавидовал бы даже Юрка.

Но когда Борис проходил подвальными отсеками, сплошь забитыми ранеными, и слышал, как те стонали, ругались, хрипели, звали санитаров и врачей, вся злость на Николая Михайловича у него пропала. Бесспорно, майор был груб и несправедлив. Но понять его можно. Он отвечал за жизнь и здоровье десятков людей, и вдаваться в какие-то частности у него просто не было времени.