Алексей Мусатов - Надежда Егоровна

Пытался старик приучить Степу к своему ремеслу. Но тут сын с отцом и разошлись. Сын заявил, что это позор — одному работать дома, а потом сбывать свой товар на толкучке. Пойти же в артель старик наотрез отказался. «Я умную игрушку мастерю, с секретом, с фокусом. В артели такую игрушку понять не могут». Степа отца частником обозвал, старик сына — лоботрясом. Сынок-то все им в строку тогда поставил: и то, что у них, стариков, свой домишко, огород, козы, и то, что она, старая, в церковь иногда заглядывает.

Но разве за это можно не любить отца и мать? Да бог с ней, с любовью! Зашел бы чайку попить, поговорить.

Старушка говорила сбивчиво, торопливо. Пальцы ее судорожно стискивали сжатый в комочек носовой платок.

У Надежды Егоровны заныло сердце. Она посмотрела на Никитку. Тот, зажав пальцами уши, готовил уроки. Вдруг ей подумалось: а что, если и ее Никитка станет таким же, как Степа, — самонадеянным, заносчивым, станет презирать ее, свою старую мать…

Наконец старуха Петухова собралась домой. Надежда Егоровна вышла ее проводить.

— Вы уж попросите супруга, пусть он постыдит сынка. Для него писателево слово много значит!

— Постыдит, постыдит, — успокоила Надежда Егоровна.

Федор Петрович встретил жену жалостливой гримасой: нельзя ли его избавить от подобных посещений? Ведь так весь город полезет с жалобами, обидами, кляузами…

Через несколько дней Степа Петухов пришел к Звягинцевым. Едва успев поздороваться, он возбужденно закричал:

— Понимаете, Федор Петрович… в газету попал!

— Стишки?.. Ну, ну, показывай!

— Да нет, другое… — Он протянул местную газету.

В кабинет вошла Надежда Егоровна и вполголоса попросила:

— Федор, скажи ты ему…

Федор Петрович сделал вид, что не расслышал, и углубился в газету.

Покачав головой, Надежда Егоровна посмотрела на мужа, потом обернулась к Степе и сказала, что мать просила его зайти домой. Степа деланно удивился:

— Меня? Зачем?!

— Хочет тебя видеть. Кстати, дома тебе приготовили новые башмаки.

Степа, снисходительно усмехнувшись, заявил, что предпочитает ходить в старых башмаках, чем принимать подачки.

Кровь прилила к щекам Надежды Егоровны.

— Варя! — громко позвала она. — Подай Степану пальто: он уходит.

Степа дернул плечом, посмотрел на Федора Петровича. Тот попытался было вмешаться:

— Мамочка, ну позволь!..

— Да-да. Степа уходит, — твердо повторила Надежда Егоровна. — Ему очень нужно поговорить с матерью.

Степа еще раз посмотрел на Федора Петровича, потом с оскорбленным видом сорвал с вешалки пальто и, не одеваясь, вышел из дома Звягинцевых.

Федор Петрович отыскал жену на кухне. Она стояла лицом к окну.

— Это уж, мать, неостроумно и скучно, — сказал он с досадой, — Люди к нам с открытой душой ходят, с большими планами, а ты их постные назидания заставляешь выслушивать.

Жена молча смотрела в окно. На углу улицы, под фонарем, Степа натягивал пальто, закутывал шарфом шею и, видно, раздумывал, куда ему пойти.

— Мальчишка! Так обидеть старуху… Дурень! — бормотала Надежда Егоровна.

Федор Петрович шагал в тесной кухоньке, то и дело задевая за угол стола.

— И еще раз скажу — все это бесполезно. Мальчишка и без нашего вмешательства отлично пробьет себе дорогу. Вот, полюбуйся… — Он сунул жене в руки газету. — Не знаю, что он там смастерил, а его уже хвалят. На щит подняли.

Надежда Егоровна пробежала газету и невольно улыбнулась. На третьей полосе она нашла открытое письмо воспитательниц детских садов к руководителям игрушечной фабрики. В письме говорилось о равнодушии к детям, о грубой, халтурной продукции фабрики, о нежелании создавать новую игрушку. Здесь же в качестве примера рассказывалось о трудовой судьбе изобретателя образцов новой игрушки Степы Петухова и были помещены снимки его бычка, веселого физкультурника и автомобиля.

— Убедилась теперь? — спросил Федор Петрович.

— Оставь меня, Федор! — не оборачиваясь, попросила Надежда Петровна.

— Если это тебе доставит удовольствие, пожалуйста… — оскорбился Федор Петрович.

Он еще немного постоял на кухне, выпил воды, подтянул гирьку у часов, искоса наблюдая за женой. Та продолжала смотреть в окно.

Шумно вздохнув, Федор Петрович вернулся в кабинет, сел за письменный стол, придвинул рукопись. Но бумага сегодня казалась особенно шероховатой, перо почему-то царапало, брызгало чернилами.

Прошла неделя, другая. Степа не появлялся.

— Ну, вот плоды твоего вмешательства, — холодно заметил как-то за обедом Федор Петрович жене. — Был хороший, способный парень — обругала, выгнала. А за что, собственно?