Алексей Мусатов: Надежда Егоровна

— Да нет… — нехотя отозвался Степа. — Это я сам выдумал.

Хозяйка дома с недоумением посмотрела на Степу.

— Понимаете, Надежда Егоровна, — смущенно признался тот, — ухожу с фабрики… с мастером поругался. Вот зашел посоветоваться с Федором Петровичем… И с вами, конечно…

Надежда Егоровна сделала вид, что не заметила заминки.

Степа рассказал, что произошло на фабрике. Ему надоело раскрашивать кукол с глупыми лицами, и он заявил мастеру, что будет делать свои игрушки. Дома Степа смастерил бычка, веселого физкультурника, автомобиль с пассажирами. Мастер мельком посмотрел на Степины поделки и сказал, что их дело маленькое: заказчик требует кукол из папье-маше — и они дают куклы.

«Нашими куклами только детей пугать!» — возразил Степа.

«Гражданин местный поэт, вы не рассуждайте, мажьте, мажьте, вы же норму не выполняете!» — охладил его мастер.

— Ну, вот и вся история, — закончил Степа. — Я тогда говорю мастеру: «Будьте здоровы, проживу и без вашей фабрики».

— Молодой человек, а когда вы мамашу проведаете? — неожиданно спросила Степу Елена Семеновна.

— А разве он не живет с родителями?! — удивилась Надежда Егоровна.

Елена Семеновна пояснила, что вот уже с месяц, как Петухов не поладил со стариками, ушел из дому и поселился у приятеля. А матери, конечно, обидно — плачет, ходит по соседям жаловаться.

Надежда Егоровна вскинула голову:

— В чем дело, Степа?

Степа поморщился:

— Да пустяки… Не стоит об этом…

— Ты не юли! — оборвала его Елена Семеновна. — Обидел стариков, а теперь «пустяки»!

— Это еще вопрос, кто кого обидел! — возмутился Степа и не очень вразумительно принялся объяснять, что родители у него — люди отсталые, упрямые, с предрассудками, и вообще ему лучше жить отдельно от них.

Надежда Егоровна укоризненно покачала головой.

Степа, с досадой прикусив губу, принялся торопливо собирать игрушки, но хозяйка дома попросила оставить их на некоторое время у нее.

— Да хоть навсегда! Я теперь про них и думать не хочу… — Степа махнул рукой, схватил кепку и, хлопнув дверью, ушел.

— Ну, вот и еще дите малое, — вздохнула Надежда Егоровна и обернулась к приятельнице.

Та деловито рассматривала игрушки, испытывала их прочность, скребла краску. Нет, игрушки были сделаны на совесть.

— А знаешь, Надежда… детям это может очень понравиться. Остроумно придумано!

— В самом деле!.. — оживилась Надежда Егоровна. — Голубушка, Елена Семеновна… Не в службу, а в дружбу… Возьми-ка игрушки в детский сад, покажи детям.

— А потом?

— Потом напишешь в газету. Так, мол, и так… Делают бездарную игрушку… Забыли про детей. Хорошей игрушке не дают ходу. Ну, ты же общественница, понимаешь.

— Да ты и сама хоть куда общественница!.. — погрозила ей пальцем Елена Семеновна.

Федор Петрович достал непочатую коробку папирос, придвинул к себе чистую бумагу, удобнее устроился в кресле: предстояло работать целую ночь. Хотя, сказать по правде, последняя книга не очень-то ладилась. Рукопись переделывалась уже третий раз, но издательство не спешило выпускать ее в свет.

«Новые люди, не понимают моей манеры, плохо знают Звягинцева», — с досадой думал Федор Петрович об издателях.

Как-то раз он попросил жену почитать его новую рукопись:

— Пробеги-ка там свежим глазом… да попридирчивее, с карандашиком, до мелочей добирайся.

Надежда Егоровна два дня читала рукопись, терпеливо проставляла на полях птички и галочки, выписывала на бумажку отдельные шероховатые фразы.

— Ну как, мамочка, наскребла кое-чего? — обратился к ней Федор Петрович. — Выкладывай, жду…

Надежда Егоровна пытливо заглянула мужу в глаза:

— Откровенно, Федор, начистоту?

— Какой же может быть вопрос?.. Мы же с тобой не чужие.

Жена отложила в сторону исписанную бумажку.

— Ну что ж, послушай! Читается книга, ничего не скажешь… А прочла — хочется в окно выглянуть, на улицу выйти, людей послушать. Они, может, и о маленьком говорят, а каждый по-своему — с радостью, и с болью, и с беспокойством. А у тебя в книге что-то все очень гладко да ровно уложено, словно ты и среди людей не жил. А ведь в «Золотой россыпи» ты не так писал… Помнишь, читатели тебя письмами завалили — и бранили, и в друзья напрашивались, и в гости приехать к себе звали…

— М-м-да! — только и нашелся сказать Федор Петрович.

Засунув руки в карманы, он прошелся по комнате, потом снисходительно усмехнулся:

— Строга ты, мать, строга! Посади тебя в издатели — пришлось бы писателю Звягинцеву менять профессию…