Алексей Мусатов - Солдатки

«Я же совсем, совсем счастливая. Все у меня есть: дом, ребенок, муж», — утешала она себя нехитрой ложью, а в душе тосковала по жизни, цветущей постоянными радостями — на «всю палитру», как говорила ее подруга-художница.

Разразилась война. Гитлеровцы жестоко бомбили город. Люди снимались с насиженных мест — одни уходили на фронт, другие ехали на восток, в глубокий тыл.

Эвакуация университета началась раньше, чем это предполагалось, — фронт приближался к городу. Утром Наташа срочно выехала за сыном Павликом, который жил за городом в детском саду. Николай сказал, что будет ждать ее с вещами на станции. Забрав Павлика, Наташа поехала обратно в город. Но было уже поздно. В городе хозяйничали немецкие солдаты. Жители бежали в лес. Фашистские летчики обстреливали их из самолетов. Пять дней Наташа с сыном пробиралась глухими лесными тропами, пока не вышла к какой-то станции. Здесь их посадили в поезд, который увозил на восток женщин и детей.

На остановках Наташа бегала от эшелона к эшелону, заглядывала в вагоны, но никто ничего не знал про университет, про Николая…

Обосновавшись на новом месте, она с первых же дней принялась за поиски мужа: рассылала телеграммы, наводила справки. Перебрала почти все крупные города Сибири и Средней Азии. Все было тщетно — Николай не отзывался. Судьба университета также была неизвестна. Но Наташа не сдавалась и продолжала рассылать все новые и новые письма.

— Это ты правильно, — одобрила Аннушка, уверенная, что Наташа пишет мужу на фронт. — Чаще пиши… Солдат письма любит. Мне вот Гриша так прямо покоя не дает. Я, говорит, без твоих писем жить не могу… Раз так, я согласна хоть с утра до ночи писать!

Наконец из маленького городка, затерянного в песках Туркмении, пришел ответ: да, университет здесь, но аспиранта Николая Горбатенко в его списках не значится.

«Вот и конец всему», — говорила себе Наташа, со страхом думая о том, что, наверно, теперь они с Николаем навеки потеряли друг друга. Но тут же она старалась отогнать эти мысли: «Нет, он должен найти нас, должен, он же отец…»

Но слать письма больше было некуда. Наташа с завистью смотрела на Аннушку, которая часто и обстоятельно писала Григорию. Она деловито сообщала о всех подробностях семейной жизни, о своей работе в госпитале и при этом всегда умела умолчать о тяготах и невзгодах; невольно выходило, что все у нее есть, дети не бедствуют, топливом обеспечена и вообще живет она в полном достатке. И когда однажды Наташа, закончив писать под диктовку Аннушки очередное письмо Григорию, в конце от себя, в веселом тоне, изложила случай с телеграфным столбом, Аннушка не на шутку рассердилась:

— Это кто тебя просил про такое крапать? Сейчас же вычеркни… Еще чего… голову ему забивать. И без нас там у него забот хватает.

— А вы его, видно, сильно любите? — вырвалось у Наташи.

— Гришу-то? А как же иначе, — не задумываясь, ответила Аннушка. — Без этого сейчас никак невозможно. Жить да не верить, что когда-то своего человека дождешься, — без этого тоска изъест, взвоешь. Да ведь и он меня обожает, Гриша-то… — Аннушка вдруг зарделась, потом посмотрела на Наташу: — А твой как? Что-то ты ему писать стала редко? Или не в ладах вы с ним?

Мучительно завидуя ясному, бесхитростному чувству Аннушки, Наташа невольно ощутила, что она не в силах признаться в том, как нескладно и путано сложились ее отношения с Николаем, как нелепо они потеряли друг друга.

— Да нет… ничего жили… — Наташа отвела глаза в сторону. — И пишет он… по-хорошему пишет.

— Попробуй он не написать… — Аннушка с восхищением оглядела подругу. — Ты ведь вон какая… картинка писаная. Я бы тебя за одни глаза да вот за косы твои носила на руках, — она осторожно притронулась к Наташиным косам, потом с досадой поворошила свои короткие, невзрачные волосы.

— Вот наградил бог патлами… Ну, никак не растут… Я и маслом мазала, и крем покупала. А Гриша так косы любит… так любит…

— А я вот свои все снять собираюсь, — призналась Наташа. — Мешают, да и ухаживать за ними некогда.

Аннушка замахала руками:

— Рехнулась ты! А твой придет… Что ответишь?.. Он, может быть, сидит сейчас где-нибудь от смерти неподалеку. Ноги смерзлись, душа окоченела, кругом свистит, воет, ну а он как начнет про косы да глаза твои дружкам сказывать, да про то, какая ты у него жена хорошая, да как любишь его… На него глядя и другие заговорят… Смотришь, и потеплеет у солдат на душе.

Когда Наташа приносила стаканчики с микстурой и таблетки, в палате становилось тихо. Обрывались разговоры, смолкало звонкое щелканье костяшек домино. Благообразный пожилой Матвей Сидельников спешно оседлывал нос жестяными очками, а маленький, непоседливый Стригалев приподнимался на колени и командовал яростным шепотом: «Смирна-а! Равнение на середину!» — но и без его команды раненые неотрывно следили за молодой женщиной.