Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

Мое увлечение литературным трудом — не просто новая профессия, а духовная потребность рассказать читателю через образный строй своих книг о том, что меня самого охватывает или радостным волнением или глубокой тревогой.

Не отрицаю возможности создания писателем правдивых, психологически убедительных, захватывающих своим драматизмом книг, при этом оставаясь прилежным сидельцем в кабинете за писательским столом и конструирующим романы лишь силой воображения да еще из той информации, которая, как воздух, незаметно проникает к нему сквозь стены. Таких примеров более чем достаточно, и очень достойных примеров, без малейшей иронии вызывающих мое искреннее восхищение. Ведь дело не в методе, не в системе работы, а в ее конечных результатах.

Но есть и другая категория литераторов, которая, как рыба, вытащенная из воды на берег, задыхается, если теряет прямое соприкосновение с жизнью, если не видит своих героев, не разговаривает с ними, не угадывает ход их мыслей, подталкивающих к действию. К этой категории принадлежу я, не зная — хорошо это или плохо. Для самого писателя и для читателей. Во всяком случае, лично мне это создает дополнительные профессиональные трудности. Расставшись со своими скитаниями по саянской тайге в поисках хорошей добычи, я теперь, аллегорически, все равно продолжаю свои скитания. По житейским горам, обрывам и перевалам, в сиянии солнечных дней и в слякотной мерзости. Ищу добычу.

Но есть такая пословица: на ловца и зверь бежит. Мой «зверь» ходит вокруг меня пока еще большими табунами. Поиск не труден. Это жизненные впечатления и наблюдения, отложившиеся в сознании, в памяти, в душе столь мощным пластом, что много времени еще понадобится мне, чтобы его разработать.

Теперь хочется объяснить, почему меня не только фотограф спутал с молодым матросиком, но собственно и я сам не очень-то хотел бы отказаться от столь привлекательного для меня профессионального сходства.

Дело в том, что уже после того, как я прекратил заниматься чисто охотничьими и лесными промыслами и судьба из глухой тайги меня снова вытащила в город и превратила сперва в столяра-краснодеревщика, а после службы в Красной Армии в бухгалтера, я поселился опять-таки на реке. С тех пор и навсегда для меня самой любимейшей — на реке Енисее. Стал служащим крупнейшего по тем временам в Сибири лесопромышленного и лесоэкспортного треста, владения которого захватывали часть Иркутской области, весь север Красноярского края и все притоки Енисея, включая Ангару и Тунгуски — Подкаменную и Нижнюю. Не говорю уже о малых реках и справа и слева. Управление треста находилось тогда в Енисейске, а ныне всемирно известную Игарку, ее лесопильный комбинат и морские причалы начинал строить именно наш трест. И я как раз оказался «финансовым богом и контролером» этого строительства, И вообще всего строительства лесопромышленных предприятий на Енисее и Ангаре.

А коль так, и тайга и сплавные водные артерии, плоты, пароходы, баржи и, главное, люди, трудом своим связанные со всем этим, — снова остро вошли в мою душу. Вернее, и не покидали ее, только теперь предстали в ином живописном цветении.

Кстати, и еще об Игарке. О тех ее начальных днях, когда там над бескрайной тундрой летом стоял неумолчный комариный звон, и немногочисленные деревянные домики — балки — словно бы плавали на болоте, густо затянутом жирной троелисткой. Смешно вспомнить теперь, как я был напуган дуплетом из двухстволки, ночью, во время крепкого сна, прогремевшим над моим ухом, как я вскочил, озирая маленькую комнатку, наполненную синим пороховым дымом, который медленно вытягивался в распахнутое окно. Солнце било прямо в глаза, а начальник строительства Игарского комбината Евгений Николаевич Деспотули, у которого в балке я нашел себе приют, стоял в одних трусах и счастливо улыбался. Оказывается, своим дуплетом он подстрелил сразу пять крякв из большого табунка, усевшегося кормиться на тундровое озерцо под окном его балка. Насчет же ночного солнца я не обмолвился, в конце июня на широте Игарки оно не заходит за горизонт.

Такими экзотическими эпизодами вообще изобиловала моя служба в лесной промышленности. Она, эта служба, не только способствовала бесчисленным поездкам по отдаленнейшим местам лесозаготовок и сплава — она меня неумолимо, в силу самой профессии, обязывала к этому. И когда наступал обычный мой отпуск, меня опять-таки тянуло не в столицу и не на ласкающе теплое Черное море, а в тайгу; да в тайгу, куда поглуше, да по Енисею вплоть до устья, где еще за семьсот километров до впадения в Карское море он совершенно теряет свои берега, разливаясь необозримо.