Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

Владимир ее перебил:

— Чем чаще повторяется какое-либо слово, тем меньшую силу воздействия оно имеет. Прости, Римма! Пожалуйста, продолжай, но если можно, в интересах убедительности, избегай служебно-возвышенных формул и слов.

— Коммунизм — не служебное слово. И не ложно-возвышенное. Оно такое, как хлеб, постоянное, — запротестовал Александр. — Как же нам и в наше время разговаривать, обходясь без этого слова?

— Одна из десяти ветхозаветных заповедей гласила: не произноси имени господа бога твоего всуе. Подобная этой заповедь не помешала бы и нам. О коммунизме проще надо, проще. От формул людей начинает тошнить, — быстро и повелительно проговорил Владимир. — Я только это имел в виду. Сам грешу формулами.

— Постараюсь, — сказала Римма, и в голосе у нее зазвенела неожиданная злость. — Так вот, когда человек не выгоняет свои двести процентов, в остальное время какой у него к.п.д.? Люди пьянствуют…

— Не все и не всегда пьянствуют, — вставил Владимир.

— …или режутся в карты, в козла…

— Не все и не всегда режутся в карты и в козла, — не меняя тона, сказал Владимир.

— …или просто бесцельно, по-обывательски проводят время или говорят друг другу возвышенные слова о любви, а потом по земле ходят усталые девочки-мамы с сыновьями Евгениями Ларисовичами…

— Не все обыватели. И не все девочки — мамы.

— Но я ведь и не обобщаю!

— Тогда не говори «люди», говори прямо — Володька Мухалатов или Сашка Маринич. А кстати, семь часов повышать производительность труда, а все остальное время повышать свой культурный уровень и укреплять здоровье регулярным сном — это уже почти птицефабрика, где куриц кормят по графику и по графику потом отрубают им головы. Нет ничего ужаснее однообразия, размеренного ритма! И нет ничего безрадостнее пути только в гору и в гору! Вальс прекрасная музыка, ты даже любишь гавоты, но, черт возьми, за сотни лет и прекрасная музыка надоедает своим, в конечном счете, однообразием. Все роки, твисты, я согласен, — музыкальная дрянь. Но они встряхивают своей неожиданностью, лавиной новых звуков и ритмов, после чего и вальс становится снова приятным. А в гору подолгу вышагивать лишь тогда хорошо, если можно затем и скатиться с нее. Вихрем, кубарем. На лыжах, на санках или на собственных ягодицах. И девочки-мамы не такие уж страдалицы, ни государство, ни общество их не отвергают, а любовь у них, несомненно, была. Пусть даже не возвышенная, а самая обыкновенная. И все-таки радостная! Нет, нет, к.п.д. человека измерять следует только по сумме всех его движений. И вверх, и вниз, и по горизонтали.

— Твой к.п.д. явно превышает к.п.д. Риммы. Ты совершенно не даешь ей говорить, — сказал Александр.

Владимир высунул язык, ударил по нему пальцем и молча поднял руки.

— Я вовсе не собиралась спорить, — сказала Римма, и злость еще больше ломала ей голос. — Но теперь я обязана вступить в спор. И для этого нам придется начать сначала, потому что разговор у нас чрезвычайно перекосился.

Лариса принесла кофе. Расставила чашечки, опять напомнила, что помещение закрывается. Владимир хитренько ей подмигнул:

— Это ты, Ларисочка, нам разговор перекосила.

— Что-о?

— Скажи, зачем мы сегодня пришли сюда?

Девушка устало передернула плечами, салфеткой смахнула на поднос крошки.

— Откуда я знаю? Попить, поесть, потанцевать и вообще провести время. Отдохнуть. Как и все.

— Правильно. Золотые слова. Именно: как и все.

— Не знаю только как у вас, — сказала Лариса, — а вот у меня, например, так лишнего времени совсем нет. Хоть бы в сутках было еще двадцать четыре часа. Дело всегда найдется.

— Вам очень трудно живется? — спросил Александр.

— Почему трудно? Как всем. Ничего не трудно. А только времени лишнего у меня нет. Так, чтобы убивать его как попало, лишь бы убить.

— Лариса, ты молодец, ты идеал, я тебя просто люблю, — сказал Владимир. — Понимаешь, без всяких шуток: люблю!

Она ушла, позванивая пустой посудой на подносе.

Еще какая-то часть фонариков погасла. Стало и вовсе сумеречно. Оборвалась музыка. Аккордеонисты и саксофонисты принялись бережно укладывать свои инструменты в футляры. Эстрада казалась теперь странно большой и просторной. Гуськом потянулись к выходу пары.

— Продолжай, Римма. На чем ты остановилась? — Владимир с интересом рассматривал кофе, осторожно помешивая ложечкой. — Не обращай внимания на гаснущие огни. Мы можем выйти отсюда и впотьмах и самыми последними.

Римма торопливо отпила несколько глотков и встала.