Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

— Кто там?

Я быстренько зачерпнул чистой воды из кастрюли, плеснул в лицо Алешке и выскочил в комнату. Вот тебе…

— Костя!

— Маша!

Я обнял, схватил ее за шею мокрыми руками, стал целовать, ничего не понимая: каким образом она оказалась здесь, почему приехала раньше поезда?

— Костя, скажи мне, я дома? Как только я дотерпела? — Маша забралась пальцами мне в волосы. — Ты здоров? Где Алеша?

Она вдруг скользнула встревоженным взглядом по пустой кроватке. На полу, возле наших ног, как попало лежали Машины вещи, бумажные свертки, сумка, чемодан. Ленька со Славкой втаскивали еще что-то, целую охапку цветов — огоньков, саранок и марьиных кореньев.

— Костя, где Алеша?

— Купается. Маша, да как это так? На чем ты приехала?

— На такси! — вместо нее ответил Ленька. Он светился: парень первый раз прокатился на такси!

Маша, как была, не снимая пальто, бросилась в кухню. Ей, наверно, представилась страшная картина: Алешка уже захлебнулся.

— Он там один?

И… Вы, может быть, ждете, что дело дальше пойдет, как в кинокомедии? Маша даст мне пощечину и убежит из дому в слезах. Или даст пощечину Шуре, и та убежит в слезах. А Ленька начнет распутывать недоразумение.

Если вы ждете этого, вы совершенно не знаете Машу. Никакой кинокомедии не было. Просто Маша вздохнула с большим облегчением:

— Ох! А я так испугалась… — Вгляделась. — Шура? Здравствуй!

И они начали целоваться. Вернее, начала Шура. Но Маша тоже ее поцеловала. Это уже закон природы. Женский закон.

Потом Маша вместе с Шурой стала домывать Алешку, а он хотя и не плакал, но глядел на Машу косо и все тянулся к Шуре.

Мне пробиться к ванночке стало совсем уже невозможно, я только издали показывал Алешке козу и, лишь когда женщины стали вынимать его из воды, один раз поймал за розовую пятку. И потом натянул на него рубашонку, ту самую, которую, шутки ради, принесла мне Шура за деньги, пропитые Ленькой. Я, может быть, и не припомнил бы этого, но Маша сказала: «Какая славная рубашечка. Новая». Она сразу заметила.

Говорили мы много и как попало. Быстро привели в ясность все. Что Маша действительно пропустила в телеграмме слово. Что вместе с телеграммой отправила еще и письмо, но письмо пока не дошло. Что часы свои я забыл завести, и они до сих пор показывают тридцать пять минут пятого. Что Леньку со Славкой к поезду не пустили, потому что деньги, отпущенные на перронные билеты, они проели на мороженом и даже ехали от Маганска зайцами. Что с привокзальной площади их все время прогонял милиционер, думал, ребята торгуют цветами. И по глазам Леньки было видно: жалеет парень, что зря действительно не продали они хотя бы половину цветов — еще на мороженое.

Маша выгружалась из вагона при помощи добрых попутчиков, и сердце защемило у нее оттого, что никто не встретил. Она взяла такси и только тут заметила ребят с цветами. Уже в машине они ей рассказали: дома все благополучно.

— Костя, как хорошо, что все у нас в порядке!

Я сказал, что иначе оно никак и быть не могло.

Маша немного похудела. Наверно, тяжело ей достался этот диплом. И потом, хотя она и не писала и сейчас не говорит, а тревога, конечно, и там сосала ей сердце.

В лице у Маши появилось что-то новое. Так, как она заметила на Алешке не ею сшитую, рубашечку, так и я заметил это. Инженер! И Маша поняла меня. Чуть-чуть приподняла свою левую бровь, отчего еще сильнее запрыгали у нее мягкие смешинки в глазах. Сказала:

— Костя, теперь твоя очередь.

Я шепнул ей на ухо:

— Маша, я очень люблю тебя.

И поцеловал где-то под волосами, не обращая внимания, что рядом стояла Шура. Вообще, кроме Маши, в мире для меня сейчас никого не было.

А Ленька уже приготовил чай. Растормошил все привезенные Машей свертки и пакеты, нагромоздил на стол целые груды всякой всячины, вкусно пахнущей, в красивой московской упаковке, и бегал теперь вокруг нас, подгоняя:

— Пошли. Пошли. Остынет чай!

Я забыл сказать, что Алешку Маша сразу же забрала к себе. Он сидел, уцепившись одной рукой Маше за шею и в то же время как бы отстраняясь, а другой рукой, указательным пальцем, то лез к себе в рот, то показывал на Шуру. Она ему улыбалась: «Цыпа моя, барбинчик маленький».

А Маша грозилась: «Смотри! Ты, кажется, совсем его покорила».

— Пошли, — подталкивал Ленька.

И мы все потянулись к столу. Маша с Алешкой самая первая. Шура шла последней. Но когда нужно было уже занять места за столом, она вдруг остановилась. Сказала каким-то низким, словно бы простуженным голосом: