Семён Шуртаков - Несмолкаемая песня [Рассказы и повести]

Домашний мир — это нечто уже обжитое, освоенное. Здесь уже не может быть никаких неожиданностей. Стол, стулья, кровать, Любашкины игрушки — все это сто раз виденное и обнюханное.

Однако и здесь нынче творится что-то неладное. Что это за огненный зверь идет из кухни в комнату? Какие усищи у этого зверя, какой большой хвост и как уверенно, по-хозяйски ступает он своими мягкими лапами!

Кутенок оглядывается на дверь, но я нарочно прикрываю ее, и, значит, бежать некуда. А огненный зверь между тем, только сейчас заметив пса, вдруг выгибает спину дугой, топорщит шерсть и зловеще фыркает, страшно шевеля при этом своими огромными усами. Такое начало не предвещает ничего хорошего, и Кутенок, попятившись к моим ногам, сидит ни жив ни мертв.

— Рыжик! Киса! Поди сюда, — зову я. — Киса!

Кот глядит на меня мудрыми глазами — и ни с места. Богатый жизненный опыт научил его держаться от собачьего рода подальше. Собака, даже маленькая, — исконный враг. Правда, эта собака не гавкает на него и вообще ведет себя более чем мирно, но все же лучше ухо держать востро. Спину, пожалуй, можно распрямить и шерсть дыбом держать не обязательно — это так, но не больше того.

Кутенок тоже понемногу успокаивается: страшный зверь, похоже, не так уж и страшен, как показалось сначала.

Но как, как их познакомить поближе?

Я наливаю в блюдце молока и ставлю его на середину комнаты, поближе к Кутенку. Кутенок привык лакать из этого блюдца и с предосторожностью, правда, но все же подходит к нему: голод не тетка, а пес с утра ничего не ел. Да к тому же он твердо уверен, что если налили в его блюдце — значит, это именно для него.

Рыжик некоторое время глядит на щенка, на блюдце с молоком, облизывается, но подходить не торопится. И, только когда Кутенок, войдя но вкус, начинает лакать особенно звучно и аппетитно, кот не выдерживает и делает шаг вперед. Еще шаг. Пес перестал лакать, поглядел на кота, и тот остановился.

Нет, так они никогда не сойдутся!

Я присаживаюсь на корточки рядом с блюдцем и, поглаживая, ободряя Кутенка, в то же время подзываю кота:

— Кис-кис!

Кот сделал еще шаг вперед. Теперь я уже могу достать его. Придерживая Кутенка одной рукой, другой я беру за холку Рыжика и разом подтаскиваю к блюдцу.

В первое мгновение повторяется то, что уже было: щенок хочет отпрянуть в сторону, а кот фырчит и дыбит свою рыжую шерсть. Каждый из них уверен, что сейчас, сию минуту произойдет что-то страшное: один будет растерзан другим.

Но ничего страшного не происходит. Щенок, конечно, все равно побаивается, его пробирает мелкая дрожь, а бывалый кот разгладил шерсть и успокоился. Ему уже окончательно ясно, что этого зверька — хоть он и собака можно не бояться, вон он сам пятится.

Я тыкаю кота носом в блюдечко. Он лакнул раз-другой, остановился. Нет, по-прежнему все спокойно. Можно лакать дальше. Тогда я подтаскиваю к блюдцу и упирающегося Кутенка.

— Он же сожрет у тебя все, — говорю я щенку. — А больше я могу и не дать. Понял?

Щенок уже почти достал до блюдца, но вдруг прикоснулся своим лбом до лба и усов Рыжика.

«Фр-р-р!» — фыркнул опять кот, словно получилось короткое замыкание.

Кутенка тоже будто током шибануло. Но и опять ничего ужасного не произошло. Никто никого не растерзал.

Прошла еще минута, и Рыжик с Кутенком лакали молоко, уже не отрываясь.

Так состоялось это трудное знакомство.

— Гляди-ка, Никита! — радостно и удивленно воскликнула Любашка, входя вместе со своим новым другом в комнату. — Кутеша и Рыжик вместе!

— А Дзульба не любит Рызыка.

— Джульба плохая, а они хорошие, — объяснила Любашка. — Они оба хорошие.

Постепенно деревенская жизнь наша вошла в свою колею.

Утро мы начинали физзарядкой на полянке, под соснами. Все мои движения Любашка повторяла старательно, истово, только часто путалась, так как стояла ко мне лицом, и, когда я, скажем, поднимал правую руку, у нее сама собой подымалась левая.

Умывание под березкой. Завтрак. После завтрака мать ехала в Москву, на работу, а мы с Любашкой или копались на огороде, или брали одеяло и лежали на нем под соснами, читали, разговаривали. После недавней болезни мне было строго наказано врачами находиться на воздухе как можно больше.

Под огород тетя Шура дала нам вскопать малюсенький клочок земли, рядом с черемушником. Мы сделали три грядки: на одной посадили лук, на другой — редиску, на третьей посеяли морковь.

— А нельзя ли раскорчевать вот тот дрянной кустарник и сделать еще грядку? — спросил я у хозяйки.