Семён Шуртаков - Несмолкаемая песня [Рассказы и повести]

И вот то ли оттого, что я переступил с ноги на ногу, то ли солнце успело немножко передвинуться, а только на одной из веток вдруг вспыхнула, заиграла, запламенела непохожая на все остальные рубиновая звезда. Она была и крупнее других, и ярче, главное же — выделялась своим необыкновенно густым пронзительным цветом. Когда звездочка вздрагивала, качаясь вместе с веткой, то, видно, еще на какие-то там сотые или тысячные доли менялся угол, и к рубиновой алости прибавлялись то фиолетовый, то синий тона, а может — если бы получше приглядеться — и весь спектр радуги. Но колеблемая ветерком ветка, а вместе с ней и звездочка все время находились в движении, и не мгновения, а, наверное, всего лишь доли мгновения звездочка горела то одними, то другими цветовыми гаммами, и глазу невозможно было уловить их переход из одной в другую.

Я распахнул окно, в комнату хлынули хмельные весенние запахи. И меня охватило — ах, как это редко с нами бывает в наш кибернетический век! — меня охватило чувство немого восторга перед этим новым, чистым миром, который лежал за окном, словно бы та звездочка осветила его с новой, неведомой стороны.

На березке гасли одни капельки, загорались другие, но и новые сияли все тем же тихим светло-зеленым, голубым или лазоревым огнем. И только одна капелька в самой середине, в самой гущине березовых ветвей жарко алела, как путеводная звезда, и радовала глаз, наполняла восторгом сердце.

…Можно — ли измерить пространство точками и можно ли сосчитать, сколько лучей у солнца?! Но не перекрестись мой взгляд в какой-то микроскопической точке с одним из миллионов солнечных лучей — не видеть бы мне этой звездочки, не заметить бы этой, вроде бы уже и не раз виденной, но всегда новой, вечно новой красоты… Где ты, моя путеводная звезда, моя звездочка?!

Мир так бесконечно велик и так многолюден, что мне страшно подумать, что наши дороги тоже ведь могут перекреститься, а могут и не перекреститься… И кто знает, кто укажет, где в нем та точка, тот перекресток, на котором наши дороги могут сойтись…

Проснулся Иванеев рано. Через полуотворенные окна в комнату сочилась мгла. По деревне горланили петухи. Всего-то скорее, эти рассветные петухи его и разбудили.

Он встал, оделся, взял приготовленный еще с вечера мольберт и тихонько, чтобы не потревожить сестру, вышел из дома.

Нет, было не так уж и рано. Это, наверное, подступавшие к самым окнам сирень и малина плохо пропускали в комнату свет. А на воле высокое чистое небо источало голубое сияние, и это сияние, нисходя на землю, обливало все на ней необычайной чистотой и свежестью. На траве, на яблонях, мимо которых он проходил, лежала тяжелая, тоже чуть голубоватая роса.

Садом Иванеев вышел прямо в поле.

Нет, совсем не рано! В полях было еще светлее. Небо на востоке, недавно горевшее тихим лазоревым огнем, постепенно краснело, словно бы накалялось. Вот-вот покажется солнце.

Дорога шла хлебами, упираясь на горизонте как раз в то место, где все больше раскалялся невидимый за пригорком небесный горн. В полях стояла глубокая и прозрачная, пока еще не замутненная никакими сторонними звуками тишина. А если временами и слышался дальний звон жаворонка или «поть-полоть» перепелки, это не только не нарушало рассветную тишину полей, а, как-то очень естественно сливаясь с ней, делало ее еще более полной, почти осязаемой.

Не самый ли лучший в суточной череде — этот ранний час?!

Иванеев был твердо убежден, что люди чувствовали бы себя куда счастливей, если бы каждый новый день встречали вот так, на самом восходе солнца, в полях и лугах, в лесу или на реке. Даже не то что счастливыми, счастья им от этого, может, и не прибавилось бы. Но они, по крайней мере, хотя бы знали, как прекрасен мир, который их окружает, как прекрасна земля, на которой они живут. Дневные заботы и хлопоты не оставляют человеку времени на то, чтобы оглянуться вокруг. Да днем и земля совсем не та, что сейчас. Днем она и видится по-другому.

Сейчас все окрест — хлеба и травы, долины и овраги — словно бы еще хранит таинство только что ушедшей ночи; все готово проснуться, но еще окончательно не проснулось и нежится, потягивается, доглядывает последние сны. Все кругом — хлеба и травы, жаворонки и перепелки, эта дорога и вон та поблескивающая в отдалении река, все ждет солнца, все словно бы затаилось в этом ожидании.

А вот и оно, только что выкованное в небесной кузнице, яркое и лучистое, показалось из-за ржаного взгорья и начало расти, прибавляться прямо на глазах. Выкатилось все целиком, уселось на пригорок, немного помедлило, словно бы оглядывая заблестевшие под его лучами поля, а уж потом только сдвинулось, оторвалось от земли и пошло небесной дорогой.