Семён Шуртаков - Несмолкаемая песня [Рассказы и повести]

Ну и то сказать: главное, ради чего я приехал сюда, было уже сделано. Словом, решил я возвращаться домой. Так на другой день вечером и сказал своим гостеприимным хозяевам:

— Гостям бывают дважды рады: когда они приезжают и когда уезжают.

Валя вскинула на меня глаза, и я увидел в них — а может, это только мне показалось — растерянность и смятение.

— Так ведь надольше же собирался, а и неделю не прожил.

— И в самом деле — чего вдруг заторопился? — поддержал жену Владимир. — Еще бы разок на охоту сходили. А?

Ну вот, все точно. Попробовал бы я заикнуться насчет гостиницы!

— Нет, ребята, спасибо, конечно, однако же надо ехать — дела, — соврал я.

— Дела подождут, а вот скоро ли тебе еще по тайге пошататься доведется — это вопрос.

Они еще долго — и совершенно искренне — уговаривали не торопиться с отъездом, и, откровенно говоря, меня это тронуло.

— Ну, уж если окончательно, — сказал Владимир, — тогда ты, Валя, что-нибудь вроде прощального ужина сочини, а я тем временем схожу чего-нибудь такого-эдакого к ужину куплю.

Владимир ушел, а Валя, вместо того чтобы заняться ужином, села напротив меня и, так же как в первый день, разглаживая рукой скатерть на столе, сказала:

— Я тебя, конечно, понимаю… Но как-то уж очень неожиданно… Да и не дела тебя ждут — ты и сюда-то приехал не в гости, а по делам… Неужто так скоро соскучился?.. Или у нас что не понравилось?

Валя говорила прерывисто, напряженно, глаза — в стол, в скатерть, только раз подняла их на меня, и опять я увидел в ее взгляде ту самую — значит, не показалось — жалкую растерянность. И еще раз подивился себе, почувствовав, как эта Валина растерянность сладко отозвалась в моем сердце: человек огорчился, а мне от этого радостно.

— Ну что ты, очень даже понравилось, — стал я утешать Валю. И вдруг, сам не зная зачем, сказал: — И Владимир понравился.

— Он у меня хороший, — тихо согласилась Валя. — И меня очень любит… Так любит, что, наверное, того и не стою… — Она куда-то в пространство отстраненно улыбнулась. — Ну, пойду ужин сочинять.

За ужином Владимир подробно расписывал мне прелести глухариной охоты и все подзадоривал:

— Много, ай много теряешь! Приедешь в Москву — жалеть будешь…

А потом, без всякого перехода и потому несколько неожиданно возгласил:

— Ну так что, за города будущего?!

— За возвратную любовь! — поднял и я свою стопку.

Владимир улыбнулся, как бы поддерживая мое дополнение к тосту, а Валя почему-то смешалась, вспыхнула, и хорошо, что Владимир, сидевший с ней плечом к плечу, не заметил этого.

То ли оттого, что выпили, то ли еще отчего, но был он в тот вечер веселее и оживленнее, чем обычно. И это было очень кстати: Валя, по обыкновению, больше помалкивала, мне тоже говорить почему-то не очень хотелось.

— Вот только уж очень туманно, очень неопределенно мы представляем себе эти города будущего, — смачно хрястая кочанную, собственного домашнего засола капусту, ораторствовал Владимир. — Да что будущее — о настоящем-то, о нынешнем, и то наши представления так смутны… Что я, не прав?

Владимир посмотрел на меня, на Валю и, убедившись, что никто ему не возражает, продолжал:

— Кто скажет, кто знает, каким должен быть современный город?! Мы можем только говорить, каким он бывает, каким получается. Правда, говорим, пишем такие слова: современный город должен быть светлым, удобным, чтобы зелени побольше, воздух почище. И все это хорошо, все правильно, но это же подход… Ну, что ли, санитарно-утилитарный. А лицо — каким должно быть лицо города?!

Мне не хотелось ввязываться в спор, но Владимир и без того, чем дальше, тем больше горячился, словно старался заранее, загодя опровергнуть мои возможные доводы.

— Нет, что вы там ни говорите, а так-то мы беспечны, так-то беззаботны, когда дело касается красоты, что… э-э, ругнуться хочется. Мы рассуждаем так: мы еще не так богаты, нам еще не до жиру, сиречь не до красоты — побольше бы квартир настроить. И опять — что на это возразишь: квартиры действительно нужны. Но ведь дома-то эти, в которых квартиры, строятся не на год, а на века — каково в них будет жить, каково на них будет смотреть нашим потомкам? А если сюда добавить, что архитектура — отнюдь не нейтральна, или, как еще ученые люди говорят, не индифферентна, что архитектура воспитывает, то и сам собой встает вопрос: как и кого воспитает наша бездушная железобетонная архитектура, какие высокие мысли и чувства могут возбудить у человека наши стандартные коробки?