Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

В рулевую, пригибая голову, ввалился Цапля — наступила его вахта. Цапля был необычно бледен и, кажется, за эту ночь еще больше похудел. Длинная его шея обмотана не то серым шарфом, не то грязным полотенцем, на голове — капюшон зюйдвестки с протянутой под подбородком резинкой. Казалось, что неуклюжий, плоский, как доска, матрос не только не может принести какой-нибудь пользы в такую трудную минуту, а даже станет мешать своим присутствием.

Но вот Цапля взглянул на картушку компаса, положил руки на штурвальное колесо, пошире расставил ноги и точно слился и со штурвалом, и с кораблем. Для Цапли «девятка» — это не просто траулер, не просто судно, для него корабль был живым существом, к которому он прислушивался и которое понимал. Это живое существо порой старалось выйти из повиновения, проявить как говорил рулевой, характер, и тогда Цапля преображался: становился жестким, твердым, неуступчивым. И, чувствуя его силу, корабль усмирялся.

И еще одним особенным качеством обладал рулевой Цапля: у него был необыкновенный слух. Сквозь гул урагана, сквозь грохот разбивающихся о борт траулера волн, сквозь невероятный свист ветра Цапля мог различить любой посторонний звук. Будь то крик не успевшей долететь до берега чайки, будь то отдаленный, никем другим не слышимый вой сирены — Цапля сразу насторожится, прислушается и сам себе скажет: «А-а, вот оно что!..»

Увидев, как рулевой, полуоткрыв рот и повернув голову, замер в каком-то странном ожидании, Максим Петрович спросил:

— Что там?

— Сирена с «семерки», — ответил Цапля. — По нашему курсу.

Через несколько минут на мостик вбежали боцман, Саня Кердыш и Кирилл Ванин. Теперь уже все слышали протяжные, порой разрываемые ветром сигналы сирены. Еще невидимая, «семерка» приближалась с большой скоростью, и, по мере того как она приближалась, росла у людей тревога.

Вдруг Кирилл закричал:

— Справа по борту!

Жестокий шквал ветра, налетевший сбоку, на какоето время смыл сизую мглу, словно приподняв низкое небо. И моряки увидели «семерку».

Ее тащило осевшей кормой назад, нос ее вздыбился, и казалось чудом, что траулер еще держится на волнах. Любой вал мог накрыть его, ударить в борт и — конец!

Там, на «семерке», об этом, конечно, знали. Почти вся ее команда сгрудилась на мостике, люди стояли, будто в оцепенении, ухватившись за леера и тесно прижавшись друг к другу. Кажется, они что-то кричали, кричали и размахивали руками. Наверное, взывали о помощи, хотя и не надеялись на нее…

Кирилл Ванин, сорвав с себя капюшон, рванул дверь рулевой рубки, истошно закричал:

— Капитан, они ж погибают! Почему ж мы…

Максим Петрович молчал. Он даже не взглянул на матроса. Смотрел на «семерку», которую уносило все дальше и дальше. Уже не различить было лиц моряков, уже только верхушки мачт показывались над волнами, а Максим Петрович продолжал вглядываться в снова сгустившуюся мглу, стараясь увидеть там своего друга капитана Дымова. Почему Дымов не вышел на мостик? Почему не показался на глаза? Может быть, спустился в машинное, чтобы узнать, нет ли надежды на пуск двигателя?

Максим Петрович мог обмануть кого угодно, но только не себя. Он твердо знал: Дымов не показался на мостике потому, что этого не позволили ему сделать его честь и совесть моряка. Дымов понимал, что его корабль обречен, понимал, что Максим Войков ничем не может ему помочь, и не хотел стоять на мостике немым укором. В этом — весь Дымов, опытный моряк, огромнейшей души человек.

Только теперь Максим Петрович взглянул на Кирилла. Кирилл, сжав зубы, неслышно плакал. Цапля и штурман молчали.

И тогда капитан сказал:

— Право на борт!

Возможно, Цапля не сразу его понял. И штурман тоже. Право на борт? Развернуть корабль на такой волне? Ослышались, наверное. Максим не безумец, чтобы отдать такой приказ. Их перевернет в два счета, никто не успеет и глазом моргнуть.

Капитан плечом оттеснил Цаплю, положил руки на штурвал. Бросил через плечо:

— Передать команде: всем надеть спасательные пояса!

Никто не двинулся с места. Только Кирилл подался к капитану, побелевшими губами прошептал:

— Правильно, Максим Петрович…

— Я сказал, всем надеть пояса! — закричал капитан. — Ну! — И совсем тихо, почти неслышно: — Так надо, товарищи. Мы не можем бросить в беде своих друзей…

Было мгновение, когда траулер как бы повис над пропастью, задрожав всем истрепанным бурей телом. Левый борт обнажился до киля, палуба накренилась почти вертикально, и мачты зарылись в пену. А в двух-трех десятках метров, бешено ревя, на «девятку» неслась закрученная кверху волна, и когти ее уже цеплялись за корабль.