Рустем Сабиров - И зеленый попугай

— Я не брал, — начал Саранцев.

— Видали? Он не брал! — весело сказал кому-то длинноногий. — А кто брал? Получается, что я брал?

В ответ тоненько, подобострастно захихикали. Саранцев глянул в угол. Там, как оказалось, сидел, весь скрючившись, мальчик лет четырнадцати, какой-то весь сырой и бесцветный, как кусок слипшихся фабричных пельменей.

— Ты сиди, помалкивай! — прикрикнул на него длинноногий. — Мотоцикл хотел угнать, — сообщил он Саранцеву. — На ногах чуть стоит, а туда же.

— Не угонял я! — надрывно выкрикнул мальчик и заплакал, шумно прихлюпывая носом. — Дяинька-милиционер, отец ты мой, родненький, последним пидором буду, не угонял я! Я поглядеть только хотел, пощупать руками. Дяинька!! У меня судьба трудная, семья неблагополучная, я вообще круглая сирота…

— А ну цыц! — сурово прикрикнул милиционер. — Ты погляди, все, бляха-муха, честные. Всех жалеть да любить надо. А мотоциклы угоняет кто? Пушкин! Вот ты, — он как-то даже уважительно глянул на Саранцева, — такой, бляха-муха, вроде честный. А бутылку с прилавка скомуниздил…

— Поймите, я не брал, — устало повторил Саранцев, и вдруг торопливо и сбивчиво принялся пересказывать события злополучного вечера — и про Тамару, и про Гошу и даже про попугая Федю.

— Ну вот, — перебил его длинноногий, — говоришь, не пью, а сам, бляха-муха, лыка не вяжешь.

— Потеря-ал я любовь и девчо-онку свою! — тоскливо запел мальчик.

— Давай, пой, — согласился милиционер, — я время засеку. Сколько минут пропоешь, столько раз по шее получишь.

Мальчик издал носом водопроводный звук и смолк.

Отворилась дверь и в кабину, согнувшись и кряхтя, влез первый милиционер. Он снял мокрую шапку, отряхнул и положил на колени. Вслед за ним в фургон просунулась крашенная под мореный дуб женская голова.

— Мальчики! — пропела она, — бедненькие! Заждались совсем…

— Ты давай залазь да поехали, — сурово оборвал ее первый милиционер с небрежностью хозяина. Голова обрадовано закивала и вскоре в фургоне стало тесно и душно от вплывшего туда женского тела, в котором Саранцев с неудовольствием признал продавщицу винного отдела.

— Тетинька! — снова зарыдал мальчик. — Вот только вам одной правду скажу, не угонял я мотоцикла. Хотите, мамой поклянусь?

— Это еще кто? — удивилась продавщица.

— Да так, сволота, — махнул рукой первый милиционер. — Этого-то узнала, наверное, — он кивнул на Саранцева, — бутылку у тебя спер…

— Так это не он, — усомнилась продавщица, не сводя с Саранцева крохотных перламутровых глазок. — Того я знаю. Гога. Ханыга тутошний.

— Ладно. Гога-магога. Хрен, как у бульдога, — пробормотал первый милиционер. — Поехали, там разберемся.

— Павлик, — растерянно сказала вдруг продавщица. — Павлик Саранцев. Ну точно!

— Какой такой Павлик? — встревожился второй милиционер.

— Я ж говорю — Саранцев! — вскрикнула продавщица. — Мы с ним учились в одном классе пять лет. Паш, ты меня помнишь, нет? Галя Решетникова… Ба, неужто забыл?

Саранцев и не силился вспомнить никакой Гали Решетниковой, да и неважно это было. Важно другое — забрезжил вдруг тусклый огонек надежды, и важно было не загасить этот огонек, дать ему вывести себя из этой ужасающе безнадежной топи…

— Еще бы не помнить, — сказал он вдруг вольно раскованно, словно находился не в милицейском фургоне, а в банкетном зале.

— Он у тебя бутылку спер, — вежливо напомнил ей первый милиционер.

— Кто, Павлик? — глаза продавщицы, и без того маленькие, совсем исчезли из виду от негодования. — Да ты что! Он школу с медалью кончил. А бутылку, я же ясно сказала, Гога спер. А Павлик, поди, не пьет совсем.

— Вообще-то он не пьяный, — осторожно подал голос второй милиционер.

— Конечно не пьяный! — воодушевилась одноклассница. — Я ж говорю… Слушайте, мальчики, отпустите вы его, а? Да чтоб Павлик Саранцев бутылку? Даже смешно. Ма-альчики!

И потому, как мальчики переглянулись, солидно так, основательно, он понял: отпустят. Ну, может не сразу, ну помурыжат еще, попереглядываются, похмыкают, а потом отпустят. И тут на радостях опознал-таки Саранцев свою избавительницу. В самом деле, была ведь такая, Галя Решетникова, маленькая, худенькая, ушла, кажется, в восьмом классе куда-то в училище и с той поры бесповоротно всеми позабыта. И никогда бы уж, верно, не вспомнил…

— Ну и что? — первый милиционер говорил медленно так, с растяжечкой. — Что ли, отпустить мужика?

— Отпустить! — решительно и победно произнесла продавщица.